Но более всего Маркова мучило то, что после перевода его на «Адмирал Нахимов» наступила полоса напряжённых отношений с женой – в ней появилось что-то такое, что делало её чужой и непонятной. Внешне она как будто понимала и жалела мужа, сочувствовала ему, как просто несчастному человеку, сострадала и, как могла, по-своему, утешала, ничего не требуя в ответ и не задаваясь вопросом: прав или не прав Вадим. Однако покачнулось годами выстроенное супружеское здание. Это походило на слабое землетрясение: здание пошатнулось, но не упало, не разрушилось и даже не дало трещину, зато жильцам в нём стало страшно. Жена будто сделала шаг назад и со стороны, с некоторой дистанции разглядывала мужа, столько лет бывшего с нею рядом. До ума и сердца доходили ранее не замечаемые ею слабости его натуры. Те, которые она в нём никогда бы, кажется, и не мыслила обнаружить.

Собственно, стержень натуры всякого человека статичен, неизменен. На этот стержень, как мышцы на скелет, накручиваются все остальные его данности и чувства. Мы сами, для кажущейся лёгкости жизни, придумали себе теорию собственного преображения, теорию, что мы, дескать, меняемся со временем. Но нет. Мы не меняемся, мы подстраиваемся под время, подстраиваемся под обстоятельства времени. То, что в нас заложено изначально высшими природными силами, – неизменно. Это наша индивидуальная, неповторимая сущность. Живя, мы её не всегда правильно оцениваем, а может быть, не видим и не понимаем вовсе, пока действительность не потребует от нас раскрыться в истинном виде, хотя бы на мгновение. Если раньше что-либо из этой сущности не выпячивалось, не высовывалось, значит, не возникало причин – соответствующих обстоятельств. Но всё равно, рано или поздно, наступает пора, и оно, это «что-то» обнажается. И наоборот, то, что было на поверхности, открыто и вычурно, вдруг за ненадобностью или по причине своей лживости может скрыться, возвратиться в сущность.

С Марковым это самое-то и происходило. Из его индивидуальной сущности стало выделяться то, что до настоящего времени было скрыто. Неудачи заставили вылезти наружу не лучшие качества – ненадёжность, слабость духа, разуверение в собственных внутренних силах, в персональном потенциале натуры, в личном «Я». Он ещё пытался что-то предпринимать, опираться на помощь влиятельных людей, чтобы вернуть былой пьедестал успешности, но в далёкой глубине души, где-то там, на донышке, он уже основательно не верил в положительный исход своих потуг. Он был, на первый взгляд, собран, спокоен, по-мужски сдержан. Но тем временем чуткое, всевидящее женское сердце супруги явно улавливало депрессию и, что больше всего её пугало, проступающую нотку трагичности в его судьбе. Вера в его мужеский дух была потеряна. Нарастала тревога, её изнуряло ощущение, что Вадим лишился твёрдой почвы под ногами и на всём его существе лежит печать конца. Она напоминала провидицу, которая неизвестно каким образом, но точно и ясно могла сейчас предсказать, что конец этот близок, конец этот страшен, и, самое горькое – конец этот неотвратим. И ничего нельзя уже поделать!

Как-то установилось в пароходстве, что если новый капитан пришёл на «Адмирал Нахимов», то значит, он в чём-нибудь повинен. В первую очередь именно с этой высоты смотрел экипаж лайнера на появление здесь Маркова, одного из видных судоводителей. Капитан Марков постоянно чувствовал негласную, но бесспорно существующую среди команды ка раз в таком ключе отрицательную тенденцию в отношении к себе.

Были моряки, которые, безусловно, уважали и чтили прославленного капитана, видели в нём «аса» морского дела, «морского волка». Маркову быть бы к ним, морякам своего корабля, поближе, попытаться проникнуться к ним обыкновенной тёплой человеческой любовью, принять их за семью и стать во главе семьи, «батей», но с гуманными, разумеется, позициями, стать главой такого порядка, когда люди могли бы жизнь за тебя отдать. Также ему необходимо было занять людей объединяющей их всех будничной работой, чем упрочилась бы дисциплина, – постоянным регулярным тренингом и учёбой. Словом, превратить команду «Адмирала…» в единое целое. Но Маркову, к сожалению, было не до сближения с коллективом, он неосознанно отмахивался от насущной жизни на пароходе. А теперь уж, когда ждали только бумагу – акт о списании судна, – и вовсе вопрос о тренировке экипажа выпал из поля зрения.