Вопросы заставили посмотреть на пронёсшуюся жизнь, как на кинопленку, запущенную с ускорением… Вот я все и увидела…
Все кажется не идеальным, но можно и нужно жить дальше, по совести…
Через несколько дней мое состояние заметно улучшилось. Пока я отлеживалась, «мои» согрупники-писатели сочинили новые рассказы, сказки… Жизнь в них полна любви, и она повсюду. Ее дарят совершенно разные люди: близкие и незнакомые.
А я учусь жить без мамы… Без ее любви… Теперь пою колыбельную своим дочерям, приезжающим так ненадолго «в гости» и мечтающим хоть на минутку побыть в своем, уже далеком, детстве… Вместе с котиком…
Я возвращаюсь ко всем вам, милые мои, родные люди… С любовью…
Отъезд с Курил и день ВМФ
При возникновении любого природного катаклизма, моя мама кричала, повторяя мое имя несколько раз подряд. При этом меня начинало трясти: я теряла дар речи, тело погружалось в ступор и обездвиживалось. Опытные женщины пытались образумить ее:
– Тома, не кричи! Наташу и других детей испугаешь!
Их просьбы не действовали – мама преодолевала собственный страх перед стихиями звонким истерическим криком. Вдоволь накричавшись, она утихомиривалась и начинала трезво рассуждать, успокаивать меня, давно прижимавшуюся к ее туловищу.
Все считали, что мама «рисуется» и хочет привлечь к себе побольше внимания. Но я знала, что ей действительно страшно и она не могла ничего с собой поделать. Это было ее тихое бедствие, никаким способом не преодолимое. Тихое и страшное одновременно. Я все читала по выражению ее глаз…
***
Не помню наш приезд на Курилы, но отъезд нескольких семей военнослужащих из пятнадцати человек, хорошо врезался в мою память.
Уезжали мы летом в плохую погоду: дул сильный ветер, лил дождь. На море разыгрался шторм.
Семьи военных, навсегда покидавших остров, должен был забрать грузопассажирский теплоход, курсировавший один раз в две недели между островами и Владивостоком. Если бы мы не уехали сейчас, то следующего рейса пришлось бы ждать две недели на берегу, живя в гостинице.
Начавшийся шторм заставил капитана не заходить в порт: он дал несколько гудков и взял курс на другой остров. По радиосвязи передал, что в такой шторм он вряд ли сможет забрать людей и груз.
Зная график движения следующего корабля, отцы приняли решение догнать на буксире ушедший корабль, заставить его вернуться и взять на борт людей и груз. Или погрузить прямо в море, с баржи.
Так они и поступили. Капитан согласился с их доводами. Буксир вернулся к причалу, зацепил баржу и, началась погрузка. Детей и женщин стали перемещать с пирса в недра посудины. Это делал один крепкий солдат, одной ногой стоя на пирсе, а другой на барже.
Солдат подгадывал момент, когда борт на волне опускался рядом с пирсом, хватал подаваемого ему ребенка или женщину и быстро опускал его на дно, где их принимал другой солдат. Зрелище было страшное, потому что мать очередного ребенка громко кричала, переживая этот короткий, но полный драматизма, момент. Последними на борт переместились военные.
Сейчас, когда прошло больше пятидесяти лет с той поры, меня поражает мужество солдат, которые смело погрузили всех нас в ту большую темную баржу. Никто из них не оступился, не зазевался, а споро и точно выполнил каскадерские трюки. А ведь они рисковали своей жизнью.
Наше путешествие в шторм продолжилось. Судно, груженное людьми и нашим скарбом, двинулось к кораблю, бросившим в море якорь. Началась жуткая болтанка и качка. Многие страдали «морской болезнью». Нас с братом тоже тошнило, укачивало, но мы переносили все молча, немного постанывая от муторного состояния. На нас больше действовали неприятные запахи и звуки, доносившиеся от рядом страдающих от качки женщин.