Они с папой уже сходили в магазин и готовили ужин. Здесь же за большим столом светились красными боками и сахарной мякотью помидоры «бычье сердце», нарезана докторская и копченая колбаса, стояли бутылки с лимонадом «Буратино» и с «Жигулевским» пивом, горой возвышались продолговатые виноградинки «дамских пальчиков», огромный спелый, уже разрезанный на две большие половинки, арбуз, пахнувший свежескошенной травой, дожидался в холодильнике. Папа нарезал ломтями большой круглый белый хлеб, которого я раньше не видела.

Окинув взором все это богатство, красоту и убранство номера, я заявила:

– Я хочу здесь жить! Мне здесь нравится!

Папа от неожиданности даже поперхнулся, а потом засмеялся.

– Чтобы так жить, доченька, нужно быть генералом, как минимум. А я всего лишь капитан.

– И никогда не будешь генералом?

Все посмотрели на меня, как на дурочку. И так было все ясно. Но папа ответил.

– Надо было раньше идти в училище, а не после армии, как я. И вообще…

Он умолк, и мама перевела тему разговора в другое русло… Папа пробыл подростком в оккупации три года и среднюю школу заканчивал экстерном, получив среднее образование единственным из подростков-переростков своей деревни.

Утром мы покинули так понравившийся мне номер – отец, пока мы с братом видели сны, уже «снял» нам жилье, появился на службе и до двенадцати дня рассчитался за «люкс», в котором я хотела поселиться на всю оставшуюся жизнь…

Последним местом службы моего отца стала Камчатка. Мы летели туда на самолете от Москвы до Петропавловска-Камчатского, далее – в поселок Усть – Камчатск на маленьком «Ли-2» с продольными железными лавками вдоль бортов, на которых всех ужасно укачивало и тошнило.

Снова коттедж на четыре семьи, но теперь кирпичный. То же печное отопление.

Дрова жители добывали сами на берегу океана. Командование выделяло грузовую машину и четыре крепких солдата для погрузки плавника. Выезжали на берег теперь уже Берингова моря, сплошь усыпанного выброшенными бревнами.

Около дома все собранное сгружали, и отец искал хозяина бензопилы из местных, чтобы распилить все на чурки. За определенную плату все распиливали, и отец начинал рубку дров. Колол сначала колуном на пластины, а потом топором на поленья. Я долго присматривалась к процессу и когда отец был на службе, а мама на работе, начинала таким же способом рубить дровишки.

Мой брат уже был курсантом суворовского училища в далеком городе Уссурийск. У меня довольно неплохо получалось и, придя со службы, отец удивлялся, что гора из поленьев стала больше…

– Доченька, это не ты, случайно?

– Нет, куда мне… – не глядя на отца, врала я.

И вот как-то раз я рубила самозабвенно чурки и не заметила, как мимо дважды проехал «Газик» командира части. Только увидав замаячившую впереди нервную походку матери, я заподозрила неладное. Быстро забросила топор с колуном подальше на кучу дров и, рысью помчалась за стол «делать уроки». Мама влетела в квартиру, как разъяренная фурия. Не раздеваясь, она бросилась ко мне:

– Наталия, кто тебе разрешал рубить дрова? – прокричала она, глядя на меня своими зелеными глазами, блеск которых не предвещал ничего хорошего. Выпустив свой гнев, мама устало присела на край стула и как-то сокрушенно, не так напористо, продолжила свою речь.

– Не успела прийти на работу – вызывает командир части. «Вашему мужу не хватает времени на рубку дров? Поэтому вы девочку заставляете? Я вам пришлю солдат-пусть все порубят. Вы хотите, чтобы девочка осталась инвалидом? Мать называетесь…» и отправил меня домой. Чтобы я тебя больше с топором не видела! Вон, бери… моего… нашего пупсика и играй с ним. Позор! Какой позор! Девочка называется…