– Подумаешь! – храбрится Сашка. – Затопит, пойдете к бабушке ночевать.

И то! У нее дом на горке, туда половодье не достанет.

– А вы как же? – озабоченно хмурюсь я.

Мироновым пойти некуда, у них бабка за рекой жила, да померла давно.

Сашка долго молчит. Потом наклоняется к моему уху: «А я деру дам!»

– Сдурел?! – опаленная его шепотом, ужасаюсь я. – По воде удерешь?

– По земле нельзя, – шепчет Сашка. – С собаками станут искать и найдут, я в кино видел. А на воде следов нету.

– Не надо, Сашка, миленький, – молю я, – вдруг потонешь?

– И пусть! – мстительно бурчит Сашка. – Вот они у меня попляшут! Будут реветь: «Сыночка, сыночка…», – зло передразнил он, – и пускай! Таньку свою небось не лупцуют…

– Танька двоек не хватает, – рассудительно замечаю я. – А ты как удерешь? Вплавь?

– Балда! – Сашка крутит пальцем у виска, потом спрашивает подозрительно, – не выдашь?

– Не… – мотаю головой я.

– Пошли, покажу, – он спрыгивает с бревен и, не оглядываясь, исчезает в глубине двора.

За домом на зады улицы скатывается с горки наш огород. Летом у нас там три грядки с укропом, а остальное Мироновы занимают под картошку. С улицы огород окружен низеньким штакетником. Но с мая до октября вдоль забора стражей высится колючий чертополох и седая брыластая крапива – они-то и караулят мироновскую картошку.

А пока огород гол. Раскисшая жирная земля жадно хватает нас за ноги – Сашка ведет меня к малиннику, раздвигает спутанные плети. Там спрятана от чужих глаз дощатая дверка от поросячьей закуты.

– Видишь, плот…

– Ты дурак, Сашка! – я стучу его по лбу. – Глянь, какие тут дырки между досками – она ж потонет.

– Сама дура, дерево не потонет, – огрызается Сашка.

Он все решил. В малиннике валяется черенок лопаты. Ночью Сашка сядет на плот, оттолкнется этой палкой и уплывет. До станции рукой подать, а там амфибии. Сашка попросится к крестному в кабину или потихоньку привяжет плот сзади – у него уж веревка запасена. В общем, махнет за реку, и поминай, как звали.

– Там бабкин дом в деревне, – бубнит он. – Козу заведу, там лес, охота… Житуха!

Потрясенно молчу. Чую, отговаривать без толку. Сашку жалко, но как знать, может река до нас не дойдет.

Вдалеке опять гулко бахает, и раскатистое эхо скачет по железным крышам – лед на реке взрывают.

Ночью никак не спится. Дом кряхтит, ветер влажным языком лижет стекла, за занавеской мотается желтое пятно фонаря. Сашка храбрый, и вообще молодец, думаю я, на амфибии поедет. А вдруг утопнет?! Ужас ледяными пальцами хватает за сердце: надо скорей рассказать все взрослым. Но я же обещала… Мрак пеленает тишиной мою измученную голову.

– Вставайте, вода! – молотит в нашу дверь дядя Коля.

Одеваемся впопыхах, натягиваем резиновые сапоги. Грохочет и трясется под нашими шагами лестница, еле видная в предрассветной мути. Возле дома сыро от ночного дождя, но воды никакой нет. Тетя Галя в пальто поверх ночнушки кутает хнычущую Таньку в одеяло. Ветер лохматит кусты, вороны на ветлах хлопают крыльями, хриплый грай висит над округой.

– Где Сашка? – спрашивает тетя Галя. Все суетятся, ей никто не отвечает. Танька принимается реветь.

Я выглядываю со двора и цепенею: вот она – вода! Подступы к нашему дому залиты бурой жижей, в ней плавают сбитые ветром прутья и чей-то сапог. Ветлы уже в воде, дороги больше нет.

– Са-а-ашка! – кричит тетя Галя.

Все его ищут, заглядывают в сарай и под лестницу – его нигде нет.

Кто-то хватает меня за шиворот и разворачивает к себе. Надо мной заспанный дядя Коля в кальсонах и телогрейке на голое тело:

– Где Сашка, а? Не знаешь?

Обманывать нехорошо, поэтому я просто молчу.