– Смотри, далеко не отходи, – беспокоилась она. – Полы-то небось гнилые.
Улучив минутку, я огляделась. Тесное, сходившееся под венцы крыши пространство забито рухлядью: ржавые ведра, латаные валенки, поломанная железная кровать с никелированными шарами на спинке, колченогий табурет, дверца от шкафа – доживали здесь долгий вещный век. У дальней стены громоздились ящики, покрытые замызганной клеенкой. Сверху лежали стопки одинаковых толстых книг – без картинок, сразу видно. Между ними – чудной ком, из торчащих во все стороны палок.
– Ба, а что в тех ящиках? – крикнула я. (Вдруг игрушки!)
– Нечто я помню? – зевнула бабуля. – Хлам разный. Все, что ль? Слезай скорей.
Таинственные ящики полные сокровищ (может немного облупленных, но вполне еще годных) день-деньской будоражили мой ум. Взобраться наверх по крутой певучей лестнице, пока бабушки нет поблизости и самой поглядеть, что там – делов-то!
В сумрачной надмирной тиши чердака на стенах тлели редкие солнечные пятна, а в занавешенных паутиной углах, копились мрачные тени. Тлен и прах, царили здесь, незаметно пожирая дом сверху. Он дряхлел и сутулился, сыпал трухой когда-то прочных стропил и упругих бревен, горбил крышу. В дырявом слуховом окошке старчески фистулил ветер, а больше ничего не было слышно – будто снаружи ни улицы, ни двора с его хозяйственной возней, лаем и птичьим гамом.
Осторожно пробуя вздыхающие под ногой половицы и утопая по щиколотку в мучнистой пыли, я пробралась к вожделенным ящикам и, замирая в предвкушении, подняла край клеенки. Бабушка оказалась права: сковородки, колосники, дырявые боты – этого добра и внизу полно! Сверху громоздились тяжелые тома. Потерла один из корешков пальцем – проступили золоченые буквы «ВИЛен…» Хм… Между книжками втиснулся давешний рыхлый ком из прутьев – то ли неудавшаяся кривая корзинка, то ли куча хвороста. Я разворошила верхние сучья и… сердце скакнуло к горлу.
В ямке, сплетенной из веток и обмазанной глиной, сияла россыпь перламутровых шариков от бус, медные и серебряные денежки, булавка, осколок зеркальца, фольга от шоколадки, запонка, стеклышко от очков, моя октябрятская звездочка, запропавшая куда-то еще весной…
Забыв обо всем на свете, я запустила жадные пальцы в тайник, как вдруг тренькнуло оконное стекло и что-то темное с шумом кинулось на меня сзади – злобно стрекоча, вцепилось в волосы. С перепугу я заорала и шарахнулась прочь. Хлипкие доски, не выдержав моего галопа, хрустнули, и я с треском провалилась чуть не по пояс, обдирая бока и срывая голос.
Мои крики переполошили весь дом. Обливаясь слезами и алея свежими ранами, я кое-как слезла с чердака и попала прямо в ежовые рукавицы.
Обмазав меня с ног до головы зеленкой и облепив пластырем, бабушка, кряхтя и охая, полезла на чердак оценить поруху и заодно покарать напавшего на меня супостата.
Вернулась нескоро.
– Глянь-ка, – она выставила на стол загадочную плетенку из веток, – гнездо сорочье. Вот ведь где угнездилась лихоманка! И как она тебе только глаз не выбила.
Бабушка вытряхнула гнездо. Оттуда посыпался блестящий мусор, звякнули монетки, раскатились бусины. Последней на скатерть шмякнулась потускневшая и немного помятая бабушкина брошка.
Концерт
– Ты что делаешь? – спрашиваю я бабушку, заглядывая снизу под широкие пяльцы, лежащие на двух сдвинутых стульях.
По краям деревянной рамы вбиты мелкие гвоздики, на них натянута сетка, сплетенная из ниток. В ее просторных ячеях серебряной рыбкой ныряет игла с красным шерстяным хвостом. Стежки ложатся один к другому, и на пяльцах, отвернув лепесток, зацветает алый мак.