Все убежали играть, и про меня забыли. Одна только Машка, проснувшись, вылезла из под ступенек и пришла посидеть со мной.

– Ну и ладно, Маш, – шептала я, утешаясь мыслью, что хорек и его семейство в безопасности, – зато я такого зверя видела! А они ничего не знают! И пускай!

Машка слушала внимательно, склонив голову, на усатой морде ее было написано сочувствие.

Весь день шел теплый дождь – голубой, если смотреть на него сквозь занавеску, и зеленый, если глядеть на капли, повисшие на концах тополевых листьев. К вечеру он перестал, и заспанное красное солнце, выкатилось из скомканного одеяла туч.

Мы с Мироновым Сашкой хотели идти на двор, но нас не пустили. Сыро, сказали, намокнете, измажетесь – лучше дома сидите.

Тогда мы пошли в общий коридор и сели на деревянный приступок перед лестницей. Он был вроде ступеньки, но торчал почему-то сбоку, прямо из дощатой стены, за которой когда-то была дверь.

В коридоре пахло примусом и жареной на сале картошкой, которую тетя Маруся готовила на ужин. На окне, позолоченная поздним солнцем, стояла большая кастрюля, где плавали малосольные огурцы, переложенные укропными зонтиками, смородиновым листом и розоватыми зубчиками молодого чеснока.

Заметив, куда я смотрю, Сашка поднялся и вытащил из под звонко брякнувшей крышки нам по огурцу – крепкому, сладко-соленому в мелких твердых пупырях.

– Айда на двор, а? – откусив сразу половину, с набитым ртом предложил он. – Никто не хватится…

– Не могу, – вздохнула я, любуясь своим огурчиком. – Я обещала хорошо себя вести.

– Зачем? – удивился Сашка, ясно же, что задарма никто такое обещать не станет.

– Меня тогда в цирк возьмут.

– Ух ты! – завистливо ухнул он. – А когда?

– В выходной. Потерплю уж…

– Ага, – понимающе сказал Сашка. – Что, прям в Тулу поедете?

Я кивнула, стараясь не очень задаваться.

– Да-а, далеко… – уважительно протянул он. – На поезде поедете? Ночью?

Ох нет, столько счастья человеку не вынести.

– На автобусе, – сказала я, – утречком.

– Клоуны будут? – деловито расспрашивал Сашка. – А тигры?

Про это я не знала.

– Сказали, слон будет. Он знаешь, какой огромный – как два этажа!

Зверя размером с наш дом я вообразить не могла. Сашка наверно тоже. Задрав голову, он посмотрел на потолок:

– Как же такой в цирке поместится?

Я пожала плечами и стала есть свой огурец. И сквозь хруст в ушах услыхала странный звук за спиной, упиравшейся в теплые шершавые доски. За ними была запертая сто лет назад комната, заваленная рухлядью: сломанными стульями, истлевшими газетами и тряпьем. Я перестала жевать и уставилась на Сашку:

– Слышишь?

В заколоченной комнате кто-то был.

Сашка встал на приступок и прильнул глазом к щели в рассохшихся досках.

– Ну? – отчего-то шепотом нетерпеливо спросила я, – чего там?

– Свистит, – сказал он. – И корябает будто.

Я прижалась ухом к стенке. Кто-то скребся за ней, словно когти точил. И сипло посвистывал.

– Прячется… – шепнул Сашка.

Я оттеснила его от щелки, и заглянула сама. Никого. Таинственно громоздятся в сумерках брошенные вещи. Тихо. И вдруг слабый свист, а потом настойчивое царапанье где-то в углу.

– А вдруг там вор? – горячий Сашкин шепот дунул мне прямо в ухо. – Дырку проковыряет, и сюда вылезет.

– А свистит он зачем? Чтоб не скучно было?

– Может, это не он, – неуверенно возразил Сашка. – Может, их двое, и этот, который свистит – на шухере.

– Нет, – послушав еще, сказала я. – не человек это.

– А кто ж?

– Не знаю. Но это не живое…

– Мертвяк, думаешь? – Сашка поежился, но не испугался. – Да ну тебя! Залез кто-нибудь и все.

Я молча поджала губы: ладно, мол, думай, что хочешь. Но он уже завелся: