Ну вот пришли мы, глянули в песочницу, да ка-ак заорем! Там голова валяется. От голубя. Откусанная, с мутным закатившимся глазом, а остального нету. И кровь прямо в песок натекла – ужас! Тут Аннаванна, тряся животом, прибежала с совком и веником – дохлятину поддела и за ограду из садика выбросила, а сама ругается:

– Ах, Машка, паршивка! Ах, змея!

Мы говорим:

– Аннаванна, Машка не змея, она же кошка!

– Сама знаю, – кричит, – ну, где эта гадюка хвостатая?!

Машка старая, ленивая, спит целый день под лавкой или на солнце жмурится. Неужто она голубя поймала и сожрала? А башку не стала, наелась, что ли…

– Вот она! – заглянув под скамейку, кричит Аннаванна, да как огреет кошку веником! Всю Машку изругала и с участка прогнала. А нам в песок лезть не велела.

– В прятки играйте, – говорит.

Стали мы играть. Пока водящий до десяти считал, все разбежались – кто за угол, кто под железную горку залез, кто за сарай забился. Только это все места ерундовые, там сразу найдут. А я в дальний конец участка помчалась, где растрепанные ветром золотые шары стеной – стебли раздвинула, а там вплотную к забору куст волчьей ягоды. Если подлезть под ветки, усаженные оранжевыми горошинами, нипочем не найдут.

Только угнездилась, смотрю сизое что-то на земле. Эге, да это голубь давешний! Без головы, и крыло полуоторвано, а вокруг перья выдранные. Вот где Машка его припрятала – убийца серая! Я подальше отодвинулась, противно все-таки. Сижу тихо. Вылезать глупо. Отсюда бежать далеко – застукают. Нетушки, пускай ищут или сдаются, тогда выйду. Под кустом скучно. Ягоды есть нельзя, Аннаванна говорит, они для волков. Заняться нечем, приходится так сидеть. Солнце сквозь листья пробивается, пчела где-то жужжит, душно. Я чуть не заснула.

И вдруг я ушки увидела. Кругленькие такие. Трава неслышно раздвинулась и оттуда зверь – длинный, как колбаса с лапами – шасть! И прямо к голубю. Я дышать перестала. Зверь чудной – весь коричневый, а щеки у него белые и усы, как у кота.

Вцепился в тушку и тащит к забору. Урчит, хочет между штакетинами пропихнуть, а она не лезет. Может, он голубя убил? Вон как старается. Ну-ка я ему помогу… Только шевельнулась, зверь добычу бросил, зыркнул на меня темными бусинами глаз, хвост раздул и за забор утек.

Тут водящий закричал: «Эй, сдаюсь, выходите!»

Пришлось вдоль ограды ползти, чтоб место не выдать. А там шиповник и крапива – во! Вся исцарапалась и до волдырей острекалась.

Скоро Клавсергевна пришла, и нас на веранду загнали – обедать. Я рассольник ем, а сама все про зверя думаю: зачем он голубя тащил? Мог ведь в кустах съесть. Может, он не себе, а деткам? Интересно, какие у него детки? Голодные, небось… Вот если б Машка голубя убила, вылавливая огурцы из тарелки, размышляю я, это нехорошо. Зачем ей? Ее тут кормят, что от нас останется, ей дают. А тот зверь – он сам себе промышляет. Кого поймает – ест. А я спугнула. Он из-за меня теперь помереть может. С голоду.

Нам уже второе несут – пюре с котлетой. Что же делать? Может котлету ему? Озираюсь, никто не видит? Все на Клавсергевну уставились – она укол делать собралась, рукав закатала, шприц взяла… ой! Я, улучив момент, котлету в карман кофты сунула и опять за ложку взялась. После укола Клавсергевна столы оглядела и похвалила меня, что я так быстро все съела. И как я первая, то мне пузырек от лекарства достался. Ура! Будет добавка на полдник.

После обеда тихий час. В дальней половине веранды, снаружи затянутой брезентом, стоят наши раскладушки. Раздеваться почти не надо. Моя раскладушка в глубине, если уйти потихоньку, когда все уснут, никто не заметит. Мы улеглись, а воспитатели обедать сели, ложками стучат. Аннаванна отгрызенную голубиную башку вспомнила: