Сашок обернулся. Рядом стоял Леха, тот самый, что подбадривал его наверху.

– За что сидел? – тихо спросил Сашок, невольно понизив голос.

– Говорят, за убийство, – Леха пожал плечами. – Но никто точно не знает. И никто не спрашивает.

Сашок снова посмотрел на Вову. Тот медленно докуривал сигарету, зажав её между пальцами так крепко, словно боялся, что кто-то отнимет. Руки его были спокойны – ни дрожи, ни нервных движений. Руки человека, который уже ничего не боится.

Сашок оторвал взгляд от странного зека и посмотрел на остальных. Бойцы притихли, каждый по-своему готовился к спуску в неизвестность. Никто не шутил больше. Даже Миха замолчал, нервно теребя ремешок автомата.

Сержант Петров – коренастый мужик с обветренным лицом – трижды перекрестился широким жестом. Его губы беззвучно шевелились, произнося молитву. Сашок никогда раньше не видел, чтобы Петров молился. На учениях сержант всегда материл новобранцев, не стесняясь в выражениях, а сейчас – будто другой человек.

– Господи, сохрани и помилуй, – едва слышно шептал Петров, прижимая три пальца ко лбу, животу, правому и левому плечу.

Справа от Сашка стоял Димон – молодой контрактник из Сибири. Он смотрел вверх, на крышку люка, через которую ещё просачивались последние лучи утреннего света. Его взгляд был прикован к этому тусклому пятну, словно он пытался запомнить, как выглядит небо.

– Смотри-ка, уже рассвело, – пробормотал Димон, ни к кому конкретно не обращаясь. – А мы тут, как кроты.

Леха, стоявший рядом с Сашком, нервно сплюнул и выругался длинно, витиевато, с чувством.

– Е… ад, что за херню нам впаривают? Какие, на…, подземные лаборатории? Сука, будто из фильма про зомби сюжет сперли.

Никто не ответил. Все знали – вопрос риторический. Приказ есть приказ.

Седой прапорщик Михалыч – самый старый из всей группы – молча проверял фонарик. Его лицо не выражало ничего – ни страха, ни злости, ни смирения. Просто пустое лицо человека, который уже всё понял и принял. Как на казни – когда уже нет смысла кричать или молить о пощаде.

Капитан Орехов спустился последним. Его появление в трубе словно поставило точку в невысказанных сомнениях. Все замолчали. Стало так тихо, что Сашок слышал, как капли воды медленно стекают по стенам трубы, разбиваясь о металлический пол с тихим звоном.

Орехов оглядел построившихся бойцов. Его взгляд скользил по лицам – безразличный, холодный, оценивающий. Не как командир, смотрящий на своих людей, а как мясник, прикидывающий качество туш.

Капитан Орехов коротко кивнул, и стало ясно – пора.

– Первое отделение, вперёд, – произнёс он тихо, но в спёртом воздухе трубы его голос прозвучал с неестественной чёткостью.

Старший первого отделения – Игорь Савченко, кряжистый мужик с седой щетиной – глубоко вдохнул и повернулся к трубе. Его плечи напряглись, будто он собирался нырнуть в ледяную воду. Фонарь на его каске осветил внутренность трубы – чёрную, бесконечную, уходящую во тьму.

Игорь шагнул вперёд. Металл под его ботинками отозвался низким, утробным скрипом. Звук разнёсся по трубе, отражаясь от стенок, становясь глубже, протяжнее – словно сама труба застонала, принимая первую жертву.

Савченко сделал ещё шаг, и ещё. Его фигура, сгорбленная из-за низкого свода трубы, постепенно растворялась во тьме. Луч фонаря плясал по стенам, выхватывая пятна ржавчины и потёки конденсата. Звук шагов становился всё тише, глуше – будто труба поглощала не только свет, но и звуки.

– Следующий, – скомандовал Орехов.

Миха, тот самый шутник, оказался вторым. Его лицо, обычно подвижное и живое, застыло каменной маской. Он перекрестился – быстро, украдкой, словно стыдясь этого жеста. Потом глубоко вдохнул и шагнул вслед за Савченко.