Сашок шагнул к люку, чувствуя, как колени предательски дрожат. Капитан Орехов смотрел сквозь него – не как на человека, а как на предмет, который нужно переместить из точки А в точку Б. В горле пересохло, ладони вспотели.

– Деревенский, ты чего застыл? – прошипел кто-то сзади.

Сашок уже поставил ногу на первую скобу, когда почувствовал тяжёлую руку на плече. Знакомую руку. Он обернулся и увидел дядю Пашу – коренастого мужчину с седыми висками и глубокими морщинами вокруг глаз. Старший прапорщик, механик-водитель, человек, знавший Сашка ещё с тех времён, когда тот только прибыл в часть зелёным новобранцем.

Сашок выдохнул с облегчением. Он не видел дядю Пашу сегодня и даже не знал, что тот в составе группы. Что-то успокаивающее было в его присутствии – словно частичка чего-то надёжного, понятного в этом хаосе.

Дядя Паша не улыбнулся, не сказал привычных шуток. Только сжал плечо Сашка чуть крепче и кивнул на люк. Его глаза – усталые, видавшие слишком много – на мгновение встретились с глазами Сашка.

– Пошли. Тепло. Защита. Отец в аду, – произнёс он тихо, почти шёпотом.

Странные слова, но Сашок почему-то понял их. Не разумом – нутром. Что-то в этой фразе было одновременно обнадёживающим и пугающим. Как давний деревенский заговор, который бабка шептала над заболевшим ребёнком.

Дядя Паша отпустил его плечо и кивнул. Сашок сглотнул и начал спуск. Металлические скобы были влажными и холодными. Он считал их машинально – одна, две, три… Сверху падал тусклый свет, но с каждой скобой становилось темнее.

Спуск оказался не таким глубоким, как представлялось. Всего пять метров, и ноги коснулись чего-то твёрдого. Сашок включил налобный фонарь. Луч выхватил из темноты огромную трубу, уходящую в обе стороны, насколько хватало света. Чёрная, с налётом сажи и ржавчины, она лежала в земле, как гигантская артерия.

В трубе не было бетонного пола – только голый металл, местами покрытый какой-то маслянистой субстанцией. Воздух здесь был гуще, тяжелее, с привкусом железа и чего-то ещё, неопределённого.

Сашок огляделся, привыкая к полумраку. Фонари других бойцов создавали причудливую игру света и теней на изогнутых стенах трубы. Люди выстраивались вдоль стен, переговариваясь вполголоса. Кто-то проверял снаряжение, кто-то просто стоял, прислонившись к холодному металлу, словно собирался с силами перед дальнейшим путешествием.

И тогда он увидел его.

В нескольких метрах от основной группы, в небольшой нише, едва освещённой отблесками чужих фонарей, стоял человек. Он не участвовал в общей суете, не переговаривался с товарищами. Просто стоял, глядя в землю, и курил. Тонкая струйка дыма поднималась вверх, растворяясь в спёртом воздухе трубы.

Сашок невольно задержал взгляд на этом человеке. Что-то в его позе, в том, как он держался особняком, притягивало внимание. Мужчина был не старым, но и не молодым – возраст определить сложно. Лицо осунувшееся, с глубоко запавшими глазами. Но главное – выражение этого лица. Точнее, отсутствие всякого выражения.

Это лицо напомнило Сашку иконы в старой деревенской церкви – такая же застывшая неподвижность, такой же взгляд, устремлённый куда-то за пределы видимого мира. Но в отличие от икон, в этом лице не было святости. Только пустота. Что-то мёртвое.

Человек поднял голову, словно почувствовав чужой взгляд. Их глаза встретились. Сашок хотел отвернуться, но не смог. Глаза незнакомца – мутные, словно затянутые плёнкой – смотрели сквозь него, как будто Сашок был призраком, а не живым человеком.

– Вова, – произнёс кто-то рядом с Сашком. – Из зеков. Мобилизовали прямо из колонии.