Этот принципиальный эклектизм, утверждение равенства всего, что ранее находилось на разных иерархических уровнях смыслов и ценностей, выглядит как «демократизация», «американизация» более консервативных европейских культур. Однако, то, что выглядит сегодня как заокеанская экспансия, имело и свои, европейские корни.

«Тогда бежал я назад домой – и спешил все быстрее: так пришел я к вам, люди настоящего, и в страну культуры.

Впервые посмотрел я на вас, как следует, и с добрым желанием: поистине, с тоскою в сердце пришел я.

Но что случилось со мной? Как ни было страшно мне, – я должен был рассмеяться! Никогда не видел глаз мой ничего более пестрого!

Я продолжал смеяться, тогда как ноги мои и сердце дрожали: «да, тут родина всех горшков для красок!» – сказал я.

С лицами, раскрашенными на пятьдесят ладов: так сидели вы, к моему удивлению, люди настоящего!

И с пятьюдесятью зеркалами вокруг себя, которые льстили вам и подражали игре ваших красок!

Поистине, вы не могли бы носить лучшей маски, люди настоящего, чем ваши собственные лица бы кто мог вас узнать!

Исписанные знаками прошлого, а эти знаки закрашены новыми знаками: так сокрылись вы от всех толкователей!

И если б быть даже исследователем внутренностей: кто же поверил бы, что у вас есть внутренности! Из красок кажетесь вы составленными и из склеенных вместе бумажек.

Все века и народы смотрят в беспорядке из-под ваших покровов; все обычаи и все верования говорят беспорядочно в ваших жестах.

Если б кто освободил вас от мантий, покрывал, красок и жестов ваших; у него все-таки осталось бы еще достаточно, чтоб пугать этим птиц.

Все беспокойное в будущем и что некогда пугало заблудившихся птиц, поистине, внушает больше доверия, чем ваша «действительность».

Ибо так говорите вы: «Мы вполне выразители действительности, и при том без веры и суеверия», – так гордитесь вы – ах, даже не имея, чем гордиться!

Но как могли бы вы веровать, вы, размалеванные – вы образы всего, во что некогда веровали!

Вы – ходячее опровержение самой веры, и обрывки всяких мыслей. Существа эфемерные: так называю я вас, выразители действительности!

Все эпохи поносят одна другую в умах ваших; но сны и бред всех веков были все-таки ближе к действительности, чем ваше бодрствование!

Бесплодны вы: потому и недостает вам веры. Но кто должен был созидать, у того всегда были свои вещие сны и свои звездные знамения – и верил он в веру! – Вы – полуоткрытые ворота, у которых ждут могильщики. И вот ваша действительность: «Все стоит того, чтобы погибнуть».[59]

Эта филиппика против эклектизма современной ему культуры была высказана Ницше более ста лет тому назад. «Обрывкам всяких мыслей» и «образам всего, во что некогда веровали, философ-романтик противопоставляет сознательный, творческий дух, ведомый «своими вещими снами и своими звездными знамениями», т. е. непосредственной верой. Но и сто лет спустя схожая ситуация образоваласъ в «стране культуры». Модернизм и постмодернизм противостоят сейчас, как некогда романтический идеал противостоял эклектизму буржуазной культуры «конца века». Чем же была вызвана картина того Вавилона, которую так остро переживал Ницше?

Вспомним сказание о Вавилонской башне… Люди стали строить башню до неба, чтобы овладеть им насильно, овладеть тем, что в поздней античности называлось Логосом, Словом, идеальной матрицей всего сущего. Но дойти до Единого, до Логоса, Слова людям не было дано именно потому, что их собственные слова оказались разделенными. Вавилонское смешение языков – это символ разделения человечества не только на народности со своими языками, но и на культуры, носителями которых являются языки, на жизненные контексты, в которых эти культуры живут, и которые этими культурами определяются. Человечеству пришлось пройти долгий путь, прежде чем между разными культурами, жизненными контекстами, языками смогла осуществиться коммуникация, диалог. Некогда замкнутые мифолого-культурные контексты, приходя в соприкосновение, составили в ареале Средиземноморья пеструю картину эллинистического мира. Культурные границы перестали совпадать с языковыми, одни и те же слова по-разному зазвучали в разных жизненных контекстах. Христианство дало этому разноязычию эллинистической эпохи общий культурный язык, «метаязык», единый и безусловный, являющийся посюсторонним символическим отражением Божественного Логоса. И только Новое время поколебало единство и безусловность этого языка.