Я доехала до отеля – уютного, с выцветшими обоями и скрипучим лифтом. Наша с мамой квартира осталась пустой, запертой на ключ где-то в глубине моей сумки. Я не могла туда зайти. Не сейчас. Может быть, никогда. Помню, как три года назад, сразу после её смерти, я осталась одна в тех стенах. Всё кричало о ней. Запах – её духи «Красная Москва», смешанные с ароматом пирогов. Каштановые волосы в раковине – будто она только что причесалась. Очки на тумбочке у телевизора – мама всегда забывала их там перед сном. Я продержалась три дня. Три дня, когда каждый уголок квартиры шептал: «Она только вышла, она скоро вернётся». А потом я сбежала. И теперь, спустя годы, выбрала номер в отеле с жёлтыми шторами и слишком жёстким матрасом – лишь бы не слышать этого молчания там, в её доме.

Я не вставала с кровати сорок восемь часов. Номер отеля превратился в капсулу времени. Пустые пачки чипсов на тумбочке. Пепельница, переполненная окурками с помадными следами. Единственный проблеск реальности – звонок Антону. Он показал Луну, уткнувшуюся мордой в мой оставленный свитер, и Тень, гордо восседающего на моей подушке.

– Они скучают, – сказал он.

Я не ответила. Просто прижала телефон к груди, чтобы услышать звук нашей квартиры – скрип пола, мяуканье, гул холодильника. Снова закурила.

Курение стало единственным ритуалом. Я выходила на балкон (дрянной, с облупленной краской), вдыхала дым и считала трубы на крышах Воронежа.

Самолёт сегодня вечером. Вещи? Они так и остались не распакованными.

Я посмотрела в зеркало. Тени под глазами. Запах табака и одиночества. Мысль: "Мама, я так и не зашла в наш дом".

Я наконец вышла из отеля. Воздух был прохладным, пахнущим опавшей листвой и сладковатым дымком из ближайшей пекарни. Город за эти два года почти не изменился – все те же выщербленные тротуары, все те же фонари с потрескавшимися стеклами, бросающие желтые круги света на асфальт. Я шла медленно, касаясь пальцами кирпичных стен домов, будто проверяя – реальны ли они. Кафе "У Марго" – маленькое, с выцветшими шторами и скрипучей дверью. Мы с мамой часто заходили сюда после школы. Я заказала кофе с кленовым сиропом – как тогда, в четырнадцать лет, когда мне казалось, что взрослая жизнь где-то далеко и никогда не наступит. Где-то там, в прошлом, мы с мамой тоже сидели за этим столиком. Она поправляла мои спутанные ветром волосы и говорила: "Рыбка, когда-нибудь ты будешь вспоминать этот день и улыбаться". Я не улыбалась. Кофе остыл. За окном сгущались сумерки. Я уже собиралась уходить, как вдруг услышала за спиной:

– Арина, это ты?

Передо мной стоял высокий парень с широкой, до ушей, улыбкой. На его запястье поблескивало маленькое тату в виде солнца – точно такое же как у меня.

– Кирилл?

Я не раздумывая шагнула вперед и обняла его. На секунду показалось, что время отмоталось назад – он все так же пах мятной жвачкой и чем-то древесным, все так же смешно взъерошивал мои волосы, целуя в макушку.

– Ты так изменилась… Сколько мы не виделись? Семь лет? – он отстранился, держа меня за плечи, и я заметила, как его глаза бегло скользнули по моим волосам, которые были чуть ниже плеч.

Он заказал нам кофе (мой – с кленовым сиропом, он помнил) и засыпал вопросами.

– Ты в Москве? Ветеринаром? Серьёзно? А помнишь, как ты боялась даже хомяков в кабинете биологии?

Я смеялась, но где-то внутри щелкнуло: Мама бы так радовалась этой встрече…

Я начала расспрашивать Кирилла о жизни, стараясь говорить легко, но пальцы сами сжимались вокруг стакана с остывшим кофе.

– Я женился год назад, – сказал он, вращая обручальное кольцо на пальце. – Зовут Ева