Свеча восковая
окурит телесный лед.
На короткие сроки
заряжены мании сердца,
Внутривенные страхи,
внутрипозвоночный экстаз,
В линиях левой ладони
змеится наследство
То ли погибших,
то ль не воплотившихся рас.
А атомы плоти
живут по другим законам,
Несут свой невидимый
под микроскопом крест,
Над ними склоняются
крошечные пантеоны
И злобствует
неумолимости тяжеловес.
Супер-Эго боксерскими мышцами
часто играет,
Блокирует вольницу
интуитивных пьянств,
Антителам
задушевную блажь прививает
И заодно горемычный
телесный нюанс.
Свеча зажиганья
включает то жажды, то песни,
Пока не исчерпан
подкожных резервов лимит.
Свеча похоронная —
самый последний наперсник
Мыслящего тростника,
что уже – неликвид.
Над белого света балами —
все те же свечи.
«Природы венцы» —
ощетинившийся пустоцвет.
И грезится бедным мечтам
несусветности светоч,
И именуется
претенциозно
Тот Свет.
Пленник Земли
Пленник Земли деловит, святотатствует и камлает,
Алгеброю поверяет затопившую выси лазурь;
Наболевшую плоть чем придется спеша залатает
И снова бросается в алчный оскал амбразур.
Хаотичные волны подвижнических настроений
Сменяет пещерного пращура дикий позыв.
На архетипической неизлечимой гангрене —
Нетипичной секретности евангелический гриф.
Рифмуя любовь с неспокойною жидкостью красной,
Обливается ею захваченный эросом мир,
Где у базовых непримиримостей бдит не напрасно,
Углубляя рутинную жажду, оккультный вампир.
Напыщенные просветительские фейерверки
Разъедаются неподконтрольным и чуждым огнем.
Доктрины больны, и окажется в них на поверку
Много того, что мерещится и ни при чем.
На деснице Дающего неописуемый перстень
Провоцирует у подопечных загадочный стресс.
Пленник под нож отдает своей самости бестий
И вступает свой правотой в кафкианский процесс.
Цикл «Тоска по истине»
Тоска по истине
Рельсы, асфальты, фарватер,
антенны вокзалов и пристаней,
дно пейзажей и черных квадратов
разъедает тоска по истине.
У корней позитивных теорий —
относительности послевкусие.
Зерна истин растут априори,
не пользуясь опыта плюсами.
Из емкостей лабораторных —
дуновения сакраментальные.
В Раскольниковых Родионах
изводится желчь инфернальная.
Окаймляются хмелем сектантским
священных писаний параграфы,
ход орнаментов иконостаса —
с элементами хореографии.
Вновь играют с огнем перепады
температуры эвристики.
Амазонки, мадонны, наяды
разгоняют тоску по истине.
Просветленные в позе Нарцисса
ломают структуры сознания;
в эпицентре таких бенефисов —
столь святости, сколь беснования.
Сердце любит любовь и дурманы,
разум – безумства беспечные.
А душа, культивируя раны,
знает: истина бесчеловечная.
Меня судит бродячий философ
Сверх-Я – этот памятник былой слабости и зависимости Я – сохраняет свою власть и над зрелым Я. Как ребенок вынужден был слушаться своих родителей, так и Я подчиняется категорическому императиву своего Сверх-Я.
З. Фрейд
Сверх-Я бесконечный укор.
Своей меркою каждого судит