Тягостный срок отбывать.
Ловко рубящая по живому секира
Десницею мнит рукоять.
Алеют первичных испугов ожоги
На барельефах руин.
Ответвленья от закоренелости йоги
Лукавы, как маг-арлекин.
Эмблем и объектов шумливые орды —
Совокупный бездушья агент,
А за душой – лишь без вида и рода
Аномально родной элемент.
Догматы, соблазны, атаки напастей
И роскошь поддельных призов
Крушит мимолетная молния счастья —
Отобранной Родины зов.
Врывается пламенная недомолвка,
Пронзая небес пустыри,
За коими в вечно живительных скобках
Код моей сути искрит.
«Аморфные тени на склонах растут…»
Аморфные тени на склонах растут,
Надрывают лиловый вечерний уют,
Нагнетая в оптический круговорот
Очковтирательский допинг слепот.
Затяжные разводы зеленой тоски
В малиновом смоге. Сиротства мазки
На цепных пантомимах отрогов и скал.
Сипит поврежденный хорами хорал.
Планида – игру близко к сердцу принять,
На этом споткнуться, на том постоять
И ходить напролом за разумную грань,
Что обратилась от натиска в рвань.
Измельчаются горы могучим перстом —
Намечается финишный аэродром.
Планида – на сердце змею пригревать,
Затем, отрываясь от сердца, взлетать.
«Протуберанцам периода полураспада…»
Протуберанцам периода полураспада
внушает блаженную небыль эон,
грустит о рекордах на эллинских олимпиадах
под аккорды эоловых арф Купидон.
Мощи угасших созданий в кисейном отрепье
бередят эпохального идола лик;
не воздалось им по их увлекательной вере;
свое получает всех вер еретик.
Умножают потомство ходульные стереотипы.
У каждой купели из глуби теней
взвиваются неадекватного праотца хрипы,
не признавшего ни одного из детей.
Колышутся строгие буквы священных писаний,
слегка святотатствует их разворот.
На солнце до черных глубин раскрылённая рана
как исток откровения не заживет.
На горизонте под шоковые дифирамбы
закрепляется заатмосферный геном.
Убегая из мест, где трубит всесословная амба,
последнее перышко взвил Купидон.
Блик
По насущностям дней пробирается блик,
Вряд ли стезя его исповедима,
Он прошел цитадели, потопы, ледник
И, может, дойдет до Четвертого Рима.
Его Родина – неумолимый огонь,
По ту сторону зла и добра переправа,
Фатальных исчерпанностей перегон
(то ль всеспасение, то ли расправа).
Загадочных марев тончайший ажур
Оседает на глянцы корон, преподобий,
На преступные схемы цепных авантюр
И черствую стать неуклюжих надгробий.
Суховей световых неисчисленных лет
Опыляет юдольные цифры и даты,
И что-то они в себе сводят на нет,
И становятся чем-то безмерно чреваты.
Чудный блик по эпохам и вехам идет,
Облучает и правды, и кривды аспекты,
Внедряет в реалии двойственный код
Богов светозарности и конца света.
«У Арлекина расшатаны мужество, пафос и совесть…»
У Арлекина расшатаны мужество, пафос и совесть,
Пружины в суставах звенят и топорщат некстати трико.
Дыханье соборности и искушения – над балаганом,
Но важнее всего рыжеватой наездницы смех- комплимент.
У Коломбины – духи с поволокой розариев Семирамиды,
Силлогизмы пьяны и картинно хромают на обе ноги,
В сундуке – небольшие запасы изюма, помад, валидола,
На платье – банты и дурной бесконечности дымный налет.
Свечи
У землянина двигатель
внутреннего сгоранья
Небесною искрой
легко запускается в ход,
А когда отойдет в эмпиреи
свеча зажиганья,