Поэтика предзнаменований во все времена эксплуатирует мотив чужака, который появляется ниоткуда с пророчествами и остается неуслышанным. В этой роли заезжий финский врач-мистик Э.В. Любек («Однажды вошел к нам в столовую во время завтрака таинственный человек. Все почувствовали странность его появления. Это был nordischer Mensch, напоминающий викинга: огромного роста, очень красивый, но уже среднего возраста, с падающими на плечи кудрями, одетый в плащ…»[195]), который на встрече нового 1914 года внезапно смущает гостей словами о кровавой войне и революции[196], перекликается и с пришвинским «лешим», и с «одноногим прохожим» из стихов Ахматовой. В замкнутом дачном мире чужак-пришлец – это, как мы видели выше, в первую очередь бродячий шарманщик /обезьянщик; наделить его тайным знанием о будущем было тем естественнее, что не только предсказатель-цыган, но и «пророчная шарманка» (Северянин, «Жуткая поэза», 1914) были хорошо знакомы модернистской поэзии начала века: «Что быть должно – то быть должно, / Так пела с детских лет / Шарманка в низкое окно…» (Блок, «Зачатый в ночь, я в ночь рожден…», 1907); «Шарманочка! Погромче взвизгни! / С грядущим веком говорю…» (Ходасевич, «Старик и девочка-горбунья…», 1922); «одноногий старик-шарманщик (так наряжена Судьба) показывает всем собравшимся их будущее – их конец» (записи Ахматовой к «Поэме без героя», 1962)[197]

Конец ознакомительного фрагмента.