но так вовсе не следует говорить, мы ещё
можем его увидеть, мы ещё можем увидеть
большой анонимный лист бумаги со всем,
что не написал Рембо
этот большой ненасытный белый
четырёхугольник, которого никогда не
было в изображении Йорна[8] или Земли, но
вдруг вот он – и привлекает всю силу
твоего зрения
и когда ты выходишь поёт вся Земля как
звон золота для твоих ушей и все
их образы шуршат в твоих руках как наша
ничтожная плата
когда ты возвращаешься к себе всё это
безвестно безвестно и лишь столь мало
можешь ты сделать для слова, твоей
сестры в этой белейшей стране, немногие
птицы улетели отсюда вовремя
вовремя? – я думаю об одном месте где ты
лежал уткнувшись головой в корень как
поваленный ствол
я думаю о семени в твоей руке которое ты
несёшь как напоминание о птице
я думаю о маленьком кусте стланника с
камбием за которым что-то всё ползёт вниз
по стволу
так сидишь ты вечер за вечером, пока свеча
сжигает слова и остаётся мерцание, тьма —
ты безвестен?
мы шли по снежной лестнице где руки льдин
и опушка леса едва не смыкались
со звоном
мы летели сквозь дом как вырванные
вершины горных массивов которых никто
не знал
видишь внизу стол с чашками и часы и пыль
которая улеглась после нашей встречи
выдвижные ящики, кладовки и кровати,
комнаты полные вещей из которых мы
выросли или просто покинули их чтобы
умереть друг рядом с другом
но податливость подозрительна, никто не
пустит корней и когда мы вдруг
просыпаемся средь ночи тесно
прижавшись друг к другу: никто не умрёт
над нами парит белизна, ещё не выношенная
страна людей, которая протягивает руки к
морю, чей шум мы слышали, когда
наступила усталость
над нами парит белизна – смотри что мы
потеряли как зиму
VI
Я проигрываю это, чтобы нащупать точку, где музыка наталкивается на сопротивление – чтобы сломить это
сопротивление и встретиться
с музыкой
и снова этот дом колосс из шлакоблоков, бетон с остатками тростника
с фабричной низины, раствор с отпечатками трёх больших рук
эти ослепшие глаза, этот сводчатый конгломерат из миллионов рабочих
глаз времён и мест – и золотой кнут как молния над крышей
золотой кнут, мои друзья, который висел на его поясе, пылающие слова,
которые выжгли себя до самой сердцевины его тела, когда солнце
и он гарцевали по пустыне
так я представляла себе Рембо с тремя большими руками, две для себя,
третья для безвестного
так я представляла себе музыку – о эти две мои руки, которые
сопротивляются тому, чтобы найти третью
и снова этот дом, где негр широко распахнул глаза как прожектора́,
разъедающие воздух, где кровь негра удобрила каменную кладку
монахов, где плодовитая женщина из какого-то уголка мира в углу
мексиканского храма родила вот эти свои крики
там на улице снег грязная кромка вокруг самого обычного северного
дома с книгами, ванной и центральным отоплением, а сверх того лишь
с презреньицем к тому что мы потеряли и нашли
там в верхней комнате я ищу и ищу свою третью руку, может она
спряталась в снегу, может выберется сама, прокрадётся ощупью
к сердцу стихотворения, натолкнётся на моё сопротивление посреди
стиха
я проигрываю это, чтобы нащупать точку, чтобы после этого уже ничего
больше не нащупывать, чтобы замереть на мгновение точкой в доме
в теле мира, дать на мгновение невозможный ответ на невозможный
поворот моих вопросов – если уж снова проиграть эту невозможную
точку за точкой и паузу за паузой вплоть до центра времени, где можно