На последних словах царская дочь обиженно скуксилась, собираясь зареветь.

– Да успокойся ты. Всё только начинается, – тут же с ухмылкой в голосе проговорила Апити, но по интонации даже не собираясь успокаивать соседку, – а я смотрю ты у нас в большой привилегии, коль чистить разум в баню посадили. Небось и тёплая была, и кормёжка не с помойки?

– А толку-то, – пробурчала озлобленно Райс наполняя глаза слезами, а за одно подтверждая догадки о своих привилегиях, – сидела как под землёй. Ни хрена не видно, ни два хрена не слышно.

– А я вот под настоящей землёй сидела, – тут же жёстко парировала белобрысая, не давая новенькой распустить сопли, – в глиняной яме, выкопанной в два роста. Сверху брёвнами заложили да так плотно, что свет ни проникал. Обе седмицы на глине спала и почитай её и ела в постоянном холоде и сырости. Там из стенки родник пробивался и куда-то в нору прятался. Вот там действительно от его постоянного журчания с ума можно было сойти как два пальца вымазать. Я даже поначалу «поплыла мозгами», но вовремя спохватилась, сообразив законопатить уши глиной. А то бы точно сбрендила.

Райс как-то даже взбодрилась и расхотела реветь, услышав, что кому-то было ещё хуже, чем ей, и она, оказывается, ещё не в самых худших условиях провела последнее время. Даже представила себе, как бы она в таких условиях справилась с отсидкой, а как представила сразу даже зауважала соседку. Она бы так не смогла. Пока думала, представляла, отвлекаясь от действительности, почти совсем пришла в себя.

– Слышь, Апити, – заговорщицки зашипела Райс вполголоса, помахав перед лицом ладошками, как бы очищая для глаз обзорное пространство, заполонённое жужжащими насекомыми, – ты можешь мне разъяснить, что здесь творится? Я имею в виду вообще. Я от неведения всего этого места себе не нахожу. Башка на раскорячку. Нет, когда я вырвусь на свободу я им всем покажу Кузькину Мать.34 Это к еги-бабе не ходи. Все у меня кровью умоются, но хотелось бы понять, КАК отсюда выбраться?

– Странная ты какая-то, – задумчиво пробубнила Апити себе под нос, пристально, с ещё большим подозрением уставившись на собеседницу, при этом скривив ротик на бок и сдунув очередную муху, ползущую по щеке.

Подняв и просунув руки в кожаные петли, она обмякла, повиснув на запястьях, роняя голову на хрупкое плечико, казавшееся по сравнению с прокаченным Райсовым, коленом от кузнечика, и продолжая корчить откровенную недоверчивость к засланной непонятно откуда девке принялась новенькую разглядывать с особой тщательностью.

Наконец что-то для себя видимо решив, показательно тяжело вздохнула и начала своё высокопарное выступление, строя из себя бывалую бабу, снизошедшую до объяснений всем известных прописных истин неопытной и бестолковой кутырке:

– Отсюда, девонька, не вырываются. Сюда рвутся. Пищат да лезут. Только мало кого пускают. Я вот ведунья35 обласканная особым даром предвидения. Сюда больше года просилась, так и то не пускали, старые грымзы. Понимаешь? Мало дар иметь, чтобы сюда попасть. Здесь ещё кое-что требуется. Нужно иметь особое зерно внутри, которое здесь выращивается в стержень. А у кого его нет, то тут и выращивать нечего. Для начала закапывают в яму, оставляя наедине с собой, чтобы всю дрянь из башки вытрясла, оставив только нужные и значимые мысли. Затем здесь опускают ниже опарыша, превращая в ничтожество. Чтобы поняла, что ты никто и звать тебя никак. Первыми кругами вычищают будущую «особую» до бела. Лучшая из лучших может вырасти только с чистого листа. Вот я из этого низшего состояния должна буду подняться выше всех прочих, преодолевая все трудности зачётных кругов. Поднимусь, буду ведуньей какой свет не видывал. Не поднимусь, сдохну на каком круге, значить это не моё. Не судьба. Отсюда только два выхода подруга: либо на коне в лучах славы, либо дохлая. Сломаться на колдовских кругах сможет любая, а вот выдюжит, не каждая.