– Договор?

– Ну, конечно! Все пропишем в деталях, чтобы ни одна сторона не нарушила.

– Ладно, давай накидаем пункты пока…

И пока мы упоенно собачимся, Герман пересаживается все ближе и ближе ко мне. Минут через десять я ловлю его на том, что он принюхивается.

– Что ты делаешь? – возмущаюсь я, потому что против воли у меня от этого бегут мурашки.

– Раздражают твои духи. Ты не пробовала великолепную классику? «Красная Москва» тебе очень пойдет, – сварливо огрызается Бергман, застигнутый за подозрительным поведением.

– Пиши в договор, и буду перед каждой встречей брызгаться именно ей.

Догадываясь, что я его троллю, он, сузив глаза, разглядывает мое лицо. А может, пытается угадать, какую мордочку можно на нем нарисовать, чтобы не вздрагивать. Впрочем, его взгляд приковывается к губам. Кажется, кого-то перестает пугать фуксия, потому что взгляд Бергмана подергивается опасной дымкой.

Надо вписать в договор, чтобы он не садился так близко без нужды, не нюхал меня и пялился на губы так, что их начинает покалывать.

Разумеется, я эти пункты не внесла.

И зря.

12. Глава 11. На грани провала

Несколько дней от Бергмана ни слуху, ни духу.

Я даже уже начинаю волноваться, что он передумал.

Разумеется, я переживаю не потому, что больше не увижу эту наглую, хамскую, самодовольную, породистую морду с красивыми серыми глазами… Вот, нет!

Просто Герман – удачный выход из моей ситуации. И только.

А сама напоминать ему о нашей договоренности не хочу, эдак у меня корона с головы упадет. Жирно ему будет. Хотя телефончик я все-таки сохранила, и пару раз на нервах даже вызывала его из записной книжки, но на дозвон так и не нажала.

Ничего. И на моей улице перевернется грузовик с мороженным. Отольются кошке мышкины слезки. Нервничать он меня заставляет!

Однако, когда Бергман наконец всплывает на моем горизонте, достойно я ему ответить не могу, ибо лежу на массажном столе в состоянии полного благодушия и расслабленности. Потрясающий массажист, которого мне посоветовала Анька, сотворил чудо, и я чувствую себя тряпочкой. Хорошо отутюженной, наглаженной и довольной тряпочкой. Это уже второй сеанс, обязательно приду еще.

– Левина, – едва ворочая языком блею я в трубку, лежа под горячим полотенцем.

– Ты там дрыхнешь, что ли, спящая царевна?

– Весь гроб, мерзавцы, раскачали, но целовать – не целовали…

Я бы не возражала, если бы сейчас не надо было вставать и куда-то идти, а можно было бы вздремнуть часа четыре прямо на столе…

– Ты напилась? – после небольшой паузы, связанной с осмысливанием сути стиха, уточняет Бергман.

– Нет. Я отдалась сильным крепким мужским рукам, – сознаюсь я. – Это был глубокий подробный… массаж.

В моем голосе слышится восторженно-утомленное придыхание.

– Яна, если ты пошла во все тяжкие, я за это ответственность нести не собираюсь, – склочничает Гера.

Господи, какую он там ответственность собрался брать? Я ему, что, в подоле маленького массажиста принесу?

– Какая стремительная трансформация: от спящей царевны до падшей женщины, – бормочу я, видимо, в слух.

– У нее было семь богатырей, и прежде, чем качать ее в гробу, они ее туда и загнали. Помни об этом и блюди себя, как полагается! – нудит внезапно выискавшийся адепт высокой морали.

– Все-таки есть еще богатыри на земле русской, – мечтательно говорю я, представляя себе почему-то семь австралийских пожарников с прошлогоднего календаря, который я отказываюсь снимать вот уже девять месяцев.

Хрен с ними с датами, главное – эстетика, я считаю.

Я и так после расставания с Димкой веду себя как монашка, надо бы уже кого-нибудь прижать к комиссарскому телу.