– Дед, ты на меня всё в обиде что ли?
Тот не отвечал.
– Да ладно, прости уж! – вдруг сказал не отстающий от Деда Колька. – Ненароком так вот и вправду помрёт кто из нас, а обида останется. Грехом отяготимся. Один – непрощённый, другой – непростивший.
Дед остановился.
– Да простил я тебя уже давно, отстань, ради Бога!
– Правда?! – воскликнул Колька радостно и, что особенно приятно было Деду, искренне. – Да я тоже вот всё думал, переживал: как же это мы всю жизнь в ссоре с тобой существуем? Нельзя так…
Он шёл рядом с Дедом, размахивал руками и хватал его всё время за пиджак, отчего приходилось тому без конца поправлять то рукав, то плечи.
– Что ты меня всё цепляешь? – вконец рассердился Дед.
Но Колька вдруг остановился, отнял руку от дедова пиджака и сказал:
– Знаешь что? Бог мне тебя послал!
– Не ёрничай, нехристь! К тебе, кроме нечистого, разве кто пошлёт?
Дед оправил костюм и хотел дальше пойти, но Колька снова вцепился в его пиджак и ни в какое «дальше» не пускал.
– Какой ты нынче красавец! – твердо сказал Колька. – То, что надо…
– Кому «надо»? Тебе что ли? Опять издеваться надо мною задумываешь?
Дед уже пришёл немного в себя, и такая свалившаяся на него настырная агрессия начала вызывать в нём ответную. Но Колька вдруг скис… Дед выдернул рукав, встряхнулся…
– Нет, издеваться не буду. Что ты! – сказал Колька. – Хочу попросить тебя в одном деле помочь. Больше некому!
– Чего врёшь? Отстань, мне идти надобно.
– Куда? Ты же покойник.
– Мало ли что про меня говорят.
– Да уже и не говорят, уже все точно знают. Ты к родичам своим сходи, они тебе растолкуют… А я тебе предлагаю расслабиться от всего этого происшествия и кусочек времени твоего загробного в настоящем раю провести.
– Чего-о-о-о?
– Пойдем со мною к Симаковым, там наши сегодня собираются…
– Так ваши, я-то здесь при чём?
– Генка, – Колька махнул в сторону дома, откуда только что вышел, и в который уже раз стал обходить Деда по кругу, – отказался, гад… Он зашился недавно, а и ну его! А ты прямо как с выставки – туфли лакированные, костюм фирменный… лицо такое… благородной сединой обрамлённое. Ты, дед, понимаешь хоть, что ты самый настоящий красавец?! При таком костюме! А туфли, туфли!
– Ну и что?
– Конечно, тебе-то всё равно. Тебя и нет как бы. Спросу с тебя никакого, да? А я один боюсь идти…
– Чего-о-о-о? – снова протянулось от Деда в сторону Кольки.
– Ей-богу… – прошептал парень.
И Деду показалось, что в глазах этого молодца, не пропускавшего случая, чтобы не подтрунить над ним, зарождаются микроскопические совсем, но чистые и уже ярко блеснувшие первыми каплями роднички. Видел он у него такие же, когда лет пятнадцать назад, поймав у своих яблонь, держал того одной рукой за шкирку, а другой сжимал длинные стебли крапивы, не чувствуя от негодования, как раздирает колючим жаром ладонь. Он давно уже понял, что именно в тот день, уже далёкого для всех Колькиного детства, сам себе создал врага. И враг этот, ставший задиристым, но весёлым и добрым парнем, имел для Деда один и очень большой недостаток – при каждом удобном случае портил он ему кровь.
Но теперь страх Дедов неожиданно для него самого изошёл в нечто себе противоположное.
Конец ознакомительного фрагмента.