Тем временем нарастал глобальный финансовый кризис, но насколько Сталин разбирался в этих событиях и насколько обращал на них внимание, не ясно. Две трети мирового золотого запаса принадлежали Франции и США, но финансовые власти этих стран старались не допускать роста денежной массы, следствием чего был приток золота и глобальная дефляция. 6 июля 1931 года Франция неохотно приняла предложение Герберта Гувера о годичном моратории на межгосударственные платежи, включая и германские репарации. Гувера беспокоила перспектива дефолта Германии, ставшего вполне возможным после того, как весной 1931 года разорился Creditanstalt – крупнейший австрийский банк, основанный Ротшильдами и считавшийся несокрушимым (но страдавший от нехватки ликвидности из-за попыток сохранить прежнюю промышленную структуру страны). Это, в свою очередь, спровоцировало набеги клиентов на банки в Венгрии и Германии и атаку на фунт стерлингов. 8 июля был введен жесткий контроль над всеми германскими валютными трансакциями, но пять дней спустя один из немецких банков все же обанкротился. Английские должностные лица нападали на Францию за ее неуступчивость по отношению к Германии с ее проблемами. «Надо повторять снова и снова, – записывал в своем дневнике (22 июля) британский премьер-министр Рамсей Макдональд, – наш враг – Франция» [491]. В Англии еще острее стали осознавать необходимость «исправить» Версальский договор.

Несмотря на сильное напряжение, в котором жил Сталин, он редко разражался вспышками гнева, хотя 5 августа 1931 года на заседании Политбюро он яростно обрушился на товарища с Кавказа, не снявшего тюбетейку [492]. На следующий день – судя по всему, последний перед отъездом из Москвы – он собрал импровизированную «комиссию» Политбюро с целью составить партийный циркуляр о событиях в ОГПУ. В нем объяснялось, что уволенные оперработники «вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ», распуская слухи о том, что «дело о вредительстве в военном ведомстве является „дутым“ делом» [493]. Истинная подоплека событий стала темой для новых слухов [494]. Ягода с одобрения Сталина распространял свой собственный секретный циркуляр, в котором признавал, что отдельные оперработники вынуждали «обвиняемых давать ложные показания», но отрицал обвинения в систематической фальсификации дел как клевету со стороны «наших классовых и политических врагов» [495].

Летом 1931 года Ворошилов более двух месяцев путешествовал по стране, останавливаясь в Хабаровске, Владивостоке, Благовещенске, Улан-Удэ, Чите, Иркутске, Новосибирске, Челябинске и Магнитогорске и сообщая Сталину, что эти разъезды были очень полезны. «Ты прав, что мы не всегда учитываем громадное значение личных поездок и личного знакомства с людьми, с делами, – отвечал Сталин. – Мы бы много выиграли (а дело особенно выиграло бы), если бы почаще объезжали места и знакомились с людьми на работе». Однако диктатор не собирался следовать собственному совету, выбираясь из Москвы только в Сочи: «Я все крепился и не хотел уезжать в отпуск, но потом сдал (устал очень)» [496].

Сталин в полной мере воспользовался отпуском на юге: он писал Енукидзе, что провел десять дней в Цхалтубо, на западе Грузии, в 20 милях от Кутаиси, где он когда-то сидел в царской тюрьме. Радоново-карбонатные источники Цхалтубо славились естественной температурой от 33 до 35 градусов Цельсия. «Принял 20 ванн, – сообщал Сталин. – Вода там замечательная» [497]. Однако фельдъегеря доставляли ошеломляющее количество деловой корреспонденции: доклады ОГПУ об агрессивном поведении Японии, донесения о затруднениях с топливом, валютных расходах, лесном деле, цветной металлургии, протоколы заседаний Политбюро