с их частичным обобществлением уже не дозволялось в качестве главной формы коллективизации; их предстояло изжить в ходе скачка к «высшей форме» – коммуне. Также Сталин вычеркнул упоминание о том, что у колхозников останется мелкий инвентарь, куры и молочная корова, и приписал, что коллективизация должна быть проведена всего за один-два года (в зависимости от региона) посредством раскулачивания. Все это вошло в резолюцию Политбюро, принятую 5 января 1930 года [199]. Шесть дней спустя Ягода осведомился у своих главных подчиненных, сколько человек можно отправить в существующие трудовые лагеря и где можно быстро устроить новые лагеря, призвав «думать творчески» [200]. Соответственно для каждого региона была определена квота на депортации [201]. «…не у всякого хватает нервов, силы, характера, понимания воспринять картину грандиозной ломки старого и лихорадочной стройки нового, – распинался Сталин в письме Горькому в Сорренто (17 января). – Понятно, что при такой „головоломной сутолоке“ у нас не может не быть усталых, издерганных, изношенных, отчаявшихся, отходящих, наконец – перебегающих в лагерь врагов. Неизбежные „издержки“ революции» [202].

Сталин разослал в местные партийные аппараты секретные циркуляры о раскулачивании более 2 миллионов крестьян при помощи всех доступных инструментов: прокуратур, судов, милиции, ОГПУ, партийных активистов, городских рабочих, а при необходимости и армии [203]. 18 января Орджоникидзе позволил себе на Центральной контрольной комиссии неосторожное высказывание: «Не нужно забывать того, что в наших условиях то, что вчера считалось правильным, сегодня может быть уже неправильным» [204].

В одной только европейской части Советского Союза насчитывалось более 500 тысяч населенных пунктов. Газетные статьи и указы проникали на районный и более низкий уровень, но у партийного государства отсутствовали сельские кадры, которые бы взяли на себя их последовательное воплощение [205]. Однако в колоде у Сталина имелся туз: на ноябрьском пленуме 1929 года было объявлено о решении привлечь к строительству социализма в деревне городских рабочих. Профсоюзы («Время не ждет!») рекрутировали «политически грамотных» рабочих, с тем чтобы они привносили свою высокую «сознательность» в обширный «хаос» мелкобуржуазной деревни [206]. За спиной у добровольцев из пролетариев стояли серьезные силы. Красноармейцев привлекали лишь от случая к случаю – ОГПУ предупреждало о «кулацких» настроениях даже среди солдат из бедных крестьян, – но в деревню были направлены многотысячные отряды внутренних войск ОГПУ [207]. «Те, кто вступает в колхоз, регистрируются у меня, – заявил один из активистов. – Те, кто не желает вступать, регистрируются у начальника милиции» [208].

Впрочем, из многочисленных инструментов Сталина не было более мощного, чем завораживающая мысль о строительстве нового мира. Режим планировал мобилизовать до 25 тысяч городских рабочих; по некоторым сведениям, вызвалось более 70 тысяч, из числа которых было отобрано около 27 тысяч. Более двух третей из их числа были членами партии, и более четырех пятых были родом из промышленных регионов. У подавляющего большинства опыт работы на заводах и фабриках составлял от 5 до 12 лет, но почти половина принадлежала к возрастной когорте 23–29 лет [209]. Лишь каждая четырнадцатая была женщиной. «Ваша роль – роль пролетарского авангарда, – заявил Каганович группе московских и ленинградских двадцатипятитысячников перед их отправкой в деревню. – Будут трудности, будет кулацкое сопротивление и порой даже сопротивление со стороны колхозников, но история работает на нас… Либо мы уничтожим кулаков как класс, либо кулаки вырастут как класс капиталистов и уничтожат диктатуру пролетариата»