В Москве 3 июля 1929 года начал работу 10-й расширенный пленум Коминтерна с участием 72 делегатов, половина из которых имела решающий голос. Генеральный секретарь Коминтерна финн Отто Куусинен отметил, что «исход следующей войны и следующей гражданской войны решат заводы», тем самым призывая оказать сплоченную поддержку советской индустриализации [101]. Сталин добавил в тезисы следующий фрагмент: «Исполком Коминтерна предлагает обратить особое внимание на усиление борьбы с „левым“ крылом социал-демократии, которое препятствует распаду социал-демократии, распространяя иллюзии об оппозиции этого крыла к политике руководства социал-демократии, но в действительности решительно поддерживает социал-фашизм» [102]. Бухарин, формально остававшийся председателем Исполкома Коминтерна, даже не участвовал в заседаниях, а в последний день работы пленума (19 июля) на его место был назначен Молотов [103]. В частной беседе Клара Цеткин, известная немецкая коммунистка, говорила товарищу из Швейцарии, что «Коминтерн превратился из живого политического органа в мертвый механизм, который только и способен, что, с одной стороны, глотать приказы на русском, а с другой – отрыгивать их на других языках». Однако публично она все так же поддерживала дело революции своим авторитетом, держа язык за зубами [104].

Другие зарубежные коммунисты одобряли новый воинственный курс, на который свернула советская партия при Сталине. Клемент Готвальд, отвечая на утверждения о том, что Коммунистическая партия Чехословакии находится под каблуком у Москвы, бахвалился в Национальном собрании своей страны: «Мы ездим в Москву, чтобы узнать у русских большевиков, как свернуть вам шеи. (Возмущенные выкрики) А вам известно, что русские большевики – мастера в этом деле! (Сильный шум)» [105].

Ворошилов в частном письме (08.06.1929) Орджоникидзе, который находился на лечении, сообщал о своей стычке с Бухариным на заседании Политбюро. «…я потерял самообладание и выпалил в лицо Николашке – лжец, сволочь, дам в рожу и прочую чепуху, и все это при большом количестве народа, – сетовал он. – Что Бухарин дрянь человек и способен в глаза говорить подлейшие вымыслы… все же, я поступил неправильно… Бухарин после этой сцены покинул заседание П[олит]Б[юро] и не вернулся». А ведь Ворошилов вместе с большинством Политбюро только что проголосовал за то, чтобы учесть пожелания Бухарина относительно его нового места службы: это был один из редких случаев, когда Политбюро шло против Сталина [106]. Вскоре после этого Сталин заставил Политбюро пересмотреть военный аспект индустриализации, хотя всего несколько месяцев назад был формально утвержден максималистский вариант пятилетнего плана. 15 июля были изданы два секретных постановления, которые в значительной степени служили запоздалым знаком солидарности с Ворошиловым и Красной армией в их противостоянии с Рыковым, проводившим осторожную фискальную политику [107].

В первом из этих постановлений подчеркивалась давняя точка зрения, согласно которой все государства, с которыми СССР граничил на западе, необходимо было считать вероятным противником, что влекло за собой требование достижения военного паритета с ними. Кроме того, в нем содержался призыв ускорить выполнение положений пятилетнего плана, связанных с обороной (производство цветных металлов, химическая промышленность, машиностроение), посредством «заграничного технического опыта и помощи», включая «приобретение наиболее нужных опытных образцов»