– Кто угодно… Я уже привык. – Его глухой голос частично терялся в звуках с улицы, и Соне приходилось прислушиваться. – Роза всегда на их стороне, даже если говорит обратное. Сплошное лицемерие. Но ты…

– Я такая же, как все, – вздохнула она.

– Ты была другая.

– Ты ошибся во мне.

Он крутанул в пепельнице тлеющий окурок и обернулся. Она смотрела в пол у своих ног и водила ладонью над инкрустированной поверхностью стола, как будто от узора шел жар, и она опасалась обжечься. Почувствовав его взгляд, она остановила руку и медленно подняла глаза. Сначала в поле ее зрения попал подлокотник кресла, потом – расстегнутый пиджак со сбившимся галстуком и в последнюю очередь – твердо сжатые губы над гладко выбритым тяжелым подбородком. Посмотреть выше она не решилась.

Он сделал шаг к столу. Она медленно поднялась с незаконно занятого места. Расстояние сократилось куда больше, чем она рассчитывала, и отступить было некуда, если только упасть обратно в кресло. Она качнулась назад, предчувствуя, что эта единственная возможность избежать неотвратимого, но он тоже понял, что она ускользает, и остановил ее бегство. Ее напрягшиеся плечи под его руками опали. Твердые пальцы медленно подползали к ее шее, на ходу решая, взять ли на себя роль палача или погладить и ободрить. Но, не приняв окончательного решения, замерли у выреза платья.

– Соня?

Она все еще не смела заглянуть ему в глаза. Илья смотрел сверху вниз, и она почти физически чувствовала его вопрошающий взгляд.

– Прости меня, я виновата, – прошептала она. – Я не должна была…

Она заторопилась объяснить, чего ей не стоило делать сегодня за обедом, попыталась защититься стеной извиняющихся слов, увести разговор в область непредумышленного преступления и условного наказания.

– То есть тот вечер в горах был твоей ошибкой. Все случилось, потому что я напоил тебя?

Его пальцы дрогнули и угрожающе преодолели шелковый край выреза, но вовремя остановились, задумчиво погладили одну ключицу, потом другую.

– Не надо, не вспоминай.

Соня запаниковала, переступила с ноги на ногу, словно нащупывая путь к бегству, и отчаялась, когда наткнулась носком туфли на его ботинок. Места для маневра не осталось.

– Тебе не повезло со спутником? И мой приезд был ошибкой? И когда я…

– Когда ты? – перебила его она, возводя новую стену взамен только что рухнувшей. – Это я оказалась безответственной девчонкой, которая не хотела думать о последствиях. Мне очень жаль, что тогда мой эгоизм…

Она перестала следить за собственной мыслью и выстраивать фразы, складывая слова по кирпичику. Она набрасывала их бесформенной грудой, как возводят хлипкую баррикаду неумелые рабы. Только бы не замолчать, не позволить себе лишнего. Не позволить ему…

– Мы говорим о разных вещах, – прервал ее Илья голосом раздраженного экзаменатора, вписывающего «неуд» в зачетку лодыря.

«Если сейчас кто-нибудь войдет… Господи, пусть кто-нибудь войдет!» Еще одного экзамена на целомудрие она не выдержит.

– Ты просил меня забыть.

– И ты, конечно, забыла?

– Нет.

Темно-синий галстук придвинулся ближе, потерял светлые вкрапления и расплылся. Терпеливые руки гладили ее шею, ласкали подбородок. Мужчина вынудил ее поднять голову, произнести это «нет» еще раз глазами, губами. Одна его ладонь скользнула по ее спине, словно приглашая на танец. Сонины глаза метнулись вниз, надеясь остановить его руку, и снова вернулись к его лицу, моля о пощаде. Он покачал головой, отказав ей в этой просьбе, и на нее накатила волна знакомого запаха. Его пальцы неторопливо прошлись по ее нижней губе. Она до последнего не хотела закрыть глаза, но, наконец, сдалась. Он убрал руку и поцеловал ее, но через несколько секунд отпустил, почти оттолкнул, чтобы, ничего не поясняя, потребовать немедленного решения.