– Баба тронулась умом. Не обращай внимания, – тот покрутил пальцем у виска.

– А может, она всегда была со сдвигом? – предположила гримерша. – Ничего удивительного, если некоторые целыми днями сидят в такой скукоте, недолго и свихнуться.

– Отставить помешательства! – скомандовал режиссер, хлопнув в ладоши. – Выкинуть из головы трамвайные рельсы и с новыми силами приступить к работе! А если про медведя-людоеда не выдумка, то это большая неприятность. Придется сократить прогулки в лес. И сегодня надо лучше присматривать за молодым дарованием, – он с улыбкой посмотрел на меня. – Берегите Зиночку и подстраховывайте. К счастью, у нас будет только один ее проезд в санях по лесу, и надо все сделать с одного дубля, пока не начало темнеть.

Катание на тройке снимали с машины. Лошади в расписной праздничной сбруе, украшенной цветными кисточками, шли ровно и красиво. Коренник был темнее мастью, на нем отчетливее, чем на пристяжных, выделялись крупные “яблоки”. С кучером-дрессировщиком мне было легко, а вот когда подошло время самой пересесть на козлы и взяться за поводья, тут же напомнил о себе ожог. Как назло, несмотря на примочки по народным рецептам и мази из аптечки, он не спешил заживать и отзывался сильной болью при касании.

Но сказано начальством – сделать все, чтобы избежать повторных дублей, значит, придется стараться. Мне самой незачем продлевать мучения.

До злосчастного поворота, где ночью что-то случилось с лосем, съемка шла прекрасно. Наш грузовик ехал впереди, я смотрела в камеру, счастливо улыбалась и восторженно смеялась от предвкушения встречи княжны с гусаром.

И вдруг… Я в тот момент подумала, что пятно крови заледенело и колесо машины заскользило по нему. Грузовик занесло к обочине и он увяз в снегу.

Привычные к разному шуму дрессированные лошади почему-то испугались визга тормозов. Или они что-то почуяли…

“А если рядом медведь?” – пронеслось у меня в голове в тот момент, когда обезумевшие рысаки понесли в лес.

Пустившись в галоп, они проскакали мимо застрявшей машины со съемочной группой. Поводья до боли врезались в обожженную ладонь, но я была не в силах притормозить лошадей. Сани так трясло, что с поездкой на трамвае и не сравнить.

Я не могла присесть. Стояла, вцепившись в поводья, и понимала, что больше не за что ухватиться. У дрессировщика был опыт в управлении гужевыми повозками, и его солдатские сапоги не сравнить с туфельками, сшитыми по моде прошлого века. Нарядная обувка скользила, не помогая удержать равновесие, и на новом крутом повороте я упала с саней. Отпустила поводья, сообразив, что если продолжу за них держаться, мне может изуродовать или вовсе оторвать руки.

Лошади с безумным ржанием умчались прочь, а я осталась лежать на дороге. В мыслях благодарила корсет с кринолином за надежную защиту костей и песцовую шубку за мягкость. Широченная юбка на прочном каркасе мешала встать на ноги. Я кувыркалась в снегу, перекатываясь румяным колобком, и вдруг… Снова у меня сердце замерло, как в тот момент, когда рысаки понесли под скрип тормозов грузовика киностудии.

Кто-то сильный поднял меня. Рывком поставил на ноги и прижал к дереву, придерживая за плечи.

Я вздрогнула и посмотрела перед собой. Затуманенный тающим снегом и мистическим страхом взгляд прояснился… Я увидела его…

Он был похож на графа с портрета, но лицо моложе и шире. Длинные светлые волосы отливали золотом в солнечных лучах, пробивающихся сквозь сплетение заснеженных ветвей. Необычайно яркие зеленые глаза смотрели не мигая, будто заглядывая в самую глубину души. Этот взгляд пронзал меня насквозь, заставляя кожу покрываться мурашками и не давая возможности сделать вдох. Я не могла ни дышать, ни говорить.