XVI
Читал он Оруэлла, Хаксли,
Прочел Замятинскую «Мы»,
И публицистов многих басни,
Что волновали нам умы
Тогда, и бывших подписантов,
Которые не без талантов
Живописали про зе-ка,
Про лагеря, террор, ЧК,
Про большевистские злодейства,
Хотя их ротный замполит,
Своей КПСС пиит,
Вершил СА уставов действа.
Его рассерженный амбал
К агиткам Ленина их звал.
XVII
Считали Маркса здесь великим,
Как членов всех Политбюро,
И их портреты клеем липким
Лепил дежурный у ворот.
Онегин стал читать журналы,
Где появились маргиналы,
И модным словом «хозрасчет»
Нас подурачили еще.
Но позже он другим увлекся:
Философический журнал
К нему случайно в стол попал,
Где коммунизма ортодоксы
Не мудрецами стали вдруг,
А мракобесами наук.
XVIII
И он принялся за Гольбаха,
Бруно, Гельвеция, Руссо,
Декарта, Маркса, Фейербаха,
Et cetera, держа фасон.
Ты, может, удивлен, читатель,
Тем выбором? Но знай – издатель,
В солидном кресле что скрипит,
Всегда общественные чтит
Законы, и идеализма
Не допустил бы никогда.
В библиотеке в те года,
Армейской, окромя мат-изма,
Попсы и Марксовых друзей,
Что взять еще? Не вру, ей-ей!
XIX
Он не следил элит вращенья,
Что надвигалось из Москвы,
Не думал, как меняет мненья
Его правительство. (Увы!)
Не жил с мечтой о перестройке,
Как бомж у ельцинской помойки,
Гранит советских грыз газет,
Не ведая про интернет.
Он был простой и славный малый,
Желавший вникнуть в суть вещей,
Понять, откуда бьет ручей
Всей лжи. Но не понял нимало,
Поверив, «вором» стал что вдруг
Галины Брежневой супруг.
XX
Но русской цвет литературы
Онегин здесь сильней любил.
В ней не было PR-халтуры,
Что школьный произвол растил.
Ему сюжеты тут встречались,
Что разуму не покорялись.
Мысль цепенела, и едва
Он к ней подыскивал слова.
Какую бы ни брал он книжку —
Лескова праздные сказанья,
Набокова иносказанья,
Толстого (графа чтил он слишком) —
Любая, в душу опыт влив,
Имела стиль свой и мотив.
XXI
Куприн, Островский, Чехов, Бунин,
Аксаков, Гоголь… Всех назвать
Возможно ль? Да и вряд ли будем
Их статусы с тобой сверять.
Замечу только, что Евгений —
Беглец и враг богемных мнений —
Лишь прозаический настрой
Воспитывал весь год второй
Солдатской службы. Быть поэтом
Не мнил, чураясь рифм чужих,
Врубаясь только в белый стих.
Да в вирши, что прочел за лето.
Поэзию хоть почитал,
Но муз ее к себе не звал.
XXII
Раз пять он за нее все ж брался,
Но не найдя в ней ничего
Полезного, опять остался
При мнении своем: чего
Мне средь юды попсовой рыться —
Ночами только станет снится.
К тому ж все эти чудаки
От оборонки далеки.
Грустишь, Есенина читая:
Зачем с деревни тяжкий воз
Он в революцию повез,
Себя большевиком считая,
И средь поэтов – голь, в «кипении веселом»,
Хотел, задрав штаны, бежать за комсомолом?
XXIII
В строю поэзия, возможно,
Была излишня. Но Ремарк,
Солдатским духом с Женей схожий,
Был взят на ложе. Затем в парк
Автомобильный шел солдатик,
Чтобы почистить автоматик,
Устав СА перечитать,
И разводному в ухо дать.
Упомянул я выше «ложе» —
То, братцы, был простой матрац,
Который (ну вообще – абзац!)
Здесь по уставу был положен.
Когда ж Ремарк надоедал,
«Старик и море» он читал.
XXIV
Так наш Онегин набирался
Полезных знаний. В мира суть
Вникал. Он, видно, взялся
За ум серьезно. Отдохнуть,
Закончив службу, не хотелось.
Мысль сдвинулась и завертелась.
Лишь ночью вспоминал свой дом,
Но грусть-печаль не жгла при том.
Потом вдруг стал учить английский,
Затем – читать про Древний Рим
И страстно восхищаться им,
И Ливий Тит ему стал близким.
А что Светоний и Тацит?
Их Женя одолел и чтит.
XXV
Отбой! В казарму тишь заходит,
Солдатики уставно спят.
Лишь Женя что-то переводит
Из Вальтер Скотта невпопад.
Без офицерских указаний
Словам английским