Тогда многие из деревни успели уйти в леса, спрятались, переждали. И Манниковы, И Кочетковы, и Малаховы и ещё другие семьи.

А сейчас уже немцам не до этого.

На бывших колхозных полях в 1942-м и в этом году они заставили сеть пшеницу, рожь, картошку.

Пшеницу убрали ещё в конце августа уже этого 1943 года, обмолотили. Рожь только-только сжали, сейчас лежит в снопах да суслонах на полях, «доходит». Это потом уж и её обмолотят, и отправят в Германию вслед за пшеницей.

И картошку тоже.

Хотя не её время – слишком молодая картошка, с нежной кожурой, не дозрела ещё.

Но сельчане тайком всё равно роют её на бывших колхозных полях, прячут у себя в огородах в ямках, прикрывая соломой и землёй.

– Хоть что-то уберечь от антихриста до прихода наших, – говорит бабушка Степанида.

С ней соглашается и мама. И тоже вместе со всеми прячет снопы ржи, картошку.

А ещё Надька знает, что у многих закопаны мешки, а то и бочки с пшеницей.

И у них в огороде мамка закапала бочку пшеницы втайне от папы.

– Даст бог наши вернутся, а у нас и пшеничка есть, – уставшая, но довольная мама хвасталась дочери. – Будет чем колхозу проводить посевную. Да и хлеб… а как же! Ещё бы ржи успеть.

Но и немцы не дремали.

Почти две недели вывозили на телегах и на грузовиках пшеницу к железной дороге, там грузили в вагоны, отправляли в Германию.

Немцы спешили: а как тут не спешить, если поступь Красной армии слышна с каждым днём всё сильнее и сильнее.

Руководил уборкой Надькин папа.

Скандалы с именем братика как-то поутихли сами собой.

В семье привыкли, что для мамы и Нади он был Данилкой, а для папы оставался Адольфом.

Да и малыш одинаково реагировал и на то имя, и на другое.

А вот то, что папа был полицаем, ни Надя, ни мама смириться не смогли.

Той тёплой семейной, душевной довоенной обстановке в семье так и не суждено было восстановиться. Хотя первое время папа не раз затевал разговоры на эту тему, пытаясь убедить родных, что служба в полиции – это ради них, их благополучия.

– Да поймите вы, в нынешнее время по-другому не выжить. Посмотрите, скольких людей уже нет на свете, а мы, слава богу, живы, здоровы и нос в табаке, – пробовал шутить глава семейства.

– Как все, так и мы, – всегда отвечала мама в таких случаях. – А вот идти поперёк, быть на другой стороне, не с людьми, это ж… это ж не по-нашему, не по-христиански.

Всё началось прошлой осенью 1942 года…

Данилка к тому времени уже стал ходить, ему пошёл второй годик.

В последнее время, особенно с весны 1942 года, все в деревне только и говорили, что в окрестных лесах появились партизаны.

Об этом часто говорил и папа.

Особенно, если к ним в избу приходили папины сослуживцы-полицаи – дядька Макар Горохов и молодой ещё парнишка Сёмка Глухов, то разговоры о партизанах были для них главной темой.

Мама кормила полицаев, а Надька залазила на печку в таких случаях, таилась за дымоходом и слушала взрослых.

Получалось, что партизаны сейчас – самые главные враги не только для немцев, но и для папиных друзей.

– В Листвянке, сволочи, полицейский участок разгромили, повесили старосту. А двоих наших товарищей застрелили, – делился как-то раз дядька Макар. – А это мой старший брат Ванька с сыном Колькой. Двоих сродственников, суки, жизни лишили.

– Староста доводился двоюродным братом моей мамке, – добавил молодой полицай. – Так что и моего сродственника… царствие небесное, – и перекрестился.

– Да-а, – тянул за столом папа, – дела как сажа бела, – и нервно барабанил пальцами по столешнице.

– А что нам делать, Василий Николаевич? – спрашивал Сёмка Глухов. – Немцы ведь гарантировали, что ещё чуть-чуть, вот-вот и Москве хана. И Красная армия сбежит за Урал. Оказывается, что свои же, местные, козни строят. Как тут раньше срока богу душу не отдать, а, Василий Николаевич? И красные вроде как упёрлись под Москвой, не сдвинуть.