Надя молчала, лишь шмыгала носом и сопела.
В дом прошёл папа.
В непривычной чёрной одежде, в сапогах, с белой повязкой на рукаве и с винтовкой за плечами.
При виде отца, Надя сжалась вся, представив, о чём сейчас станут говорить родители.
Бабушка к этому времени закончила доить корову, отвела в загон на ночь, закрыла.
– Чего в дом не идёшь? – старушка обняла Надю, наклонилась над ней.
– Боюсь, бабушка, – разомкнула губы девочка. – Там и папка зашёл. Боюсь, что сейчас ругаться станут мамка с папкой. А как же Данилка? Мне что делать?
– Пошли со мной, дева, в дом. Небось, маковой росинки во рту не было за сегодняшний день? – бабушка подтолкнула ребёнка в направление избы. – Заодно и молоко отнесу и процежу. При посторонних ругаться не станут батька с мамкой. Не дураки же твои родители. А ты ко мне прибегай, когда невмоготу или кушать захочешь.
– Угу, – ответила Надя и покорно пошла за соседкой.
На удивление, в избе было тихо.
Папа рогачом достал чугунок из печи, накрывал стол, ладился вечерять.
– Иди, дочка, кушать вместе будем, – обратился к Наде.
Однако она лишь прижала руки к груди, стиснула зубки и замотала головой, отказываясь.
– С мамкой заодно, значит? – папа зло усмехнулся. – Ну-ну, гляди у меня. За мной не заржавеет, если что.
Бабушка Степанида в это время процеживала молоко на лавке у печки.
– Не лезь со своими придирками к жёнке да к детям, Василий, – строго произнесла старуха. – Пусть пообвыкнут немного, им к тебе по-новому привыкать надобно. А тебе к ним.
Степанида взяла кружку, налила молока, положила сверху ломоть хлеба, подала Наде.
– Поешь, девка, не гляди ни на кого и не слухай. Только за стол сядь. Ты же не нищенка и не падчерица в собственном доме при живых родителях.
Бабушка легонько подтолкнула девочку к столу.
– Садись, садись и кушай, золотце моё. А я мамке твоей отнесу молочка.
2
Всё чаще и всё громче доносилась до деревни канонада, отдалённые взрывы; всё чаще над ней пролетали самолёты с красными звёздами.
Всё ближе подходила Красная Армия.
А молва о том, что немцев гонят от Москвы, ещё чуть-чуть, и наши будут уже в деревне, бежала быстрее всех.
Сельчане спешили снять урожай, спасти всё то, что смогли посадить и вырастить на второй год оккупации.
– Наши солдатики вернутся скоро, даст бог, – говорила бабушка Степанида. – Убраться бы в огороде, а то вдруг война через нас пройдёт, сотрёт всё или сгорит к чёртовой матери. А как жить? Вот война закончится, тогда и самая жизнь начнётся. А без хлеба какая ж это жизнь? Маята одна.
А ещё бабушка Степанида ждёт сына и зятя. Их призывали на фронт вместе с Надькиным папой.
– Если Господь будет милостив, если Богу будет угодно и мои хлопчики уцелеют в этой кровавой круговерти, вернутся живыми, – говорила старуха, осеняя себя крестным знамением, – а мне ж их угостить надобно. Стол накрою, приготовлю, всё выставлю на столе в саду. Усажу их за стол, а сама встану под яблонькой и буду любоваться… любоваться буду ими как святой иконой в церковке. Во как!
Надька слушала бабушку и завидовала ей. Как же, она будет встречать своих родных, радоваться. А что будет делать Надя со своей мамой? С братиком? А что будет с папой? Думать не хочется.
Танька Малахова – внучка бабушки Степаниды, тоже ждёт прихода наших. Потому как её папка на фронте, а мамка в партизанах медсестрой.
Теперь они с Надькой снова подруги. И даже Гришка Кочетков и Петька Манников больше не грубят ей, и считаёт её своим товарищем.
Ну, это после того, когда мамка ещё летом тайком узнала от папы и его подельников, что будет облава в деревне, что немцы будут выселять семьи партизан в специальный лагерь в Рославле, о котором ходили страшные слухи, и отправила Надю предупредить сельчан.