У подворья деда Макара стали собираться люди.

Среди них стоял и староста соседней деревни Колька Приблуда.

Что он здесь делал и зачем оказался здесь в такое время, дед Макар не знал. Но увидев знакомого, кинулся к нему.

– Николай, это… Колька, – махал руками старик, – вступись, милок, вступись! Там же детки, дитёнки совсем, а они, вишь как с ними.

– Сам разбирайся, – огрызнулся полицай. – Я тебе не защитник.

Не найдя понимания у знакомого, дед подбежал к тому, кого он считал старшим.

– Пан офицер, пан офицер!

– Ах ты удоде смердячий! – зло процедил офицер, отвесив старику сильную затрещину, больше сходную по силе с ударом. – Лучше б я чорта забачив, як тебе.

От удара дед мелко засеменил, но на ногах удержался.

– За что, пан офицер? – тёр затылок старик.

– Было бы за что, убил бы, – заметил тот полицай, который остался верхом.

И захохотал собственной шутке.

– Не спеши, – ответил офицер шутнику. – Ещё не вечер.

– А и правда: за что? – стали слышны голоса из толпы.

Офицер подошёл к людям, встал у плетня.

– Скажу вам прямо: есть сведения, что вот она, – он кивнул в сторону Лиды, – передавала сведения местным бандитам или как вы их называете – партизанам. Она же помогала им совершить диверсию на складах.

– Так она ж говорить не может, – произнесла одна из женщин. – Как же она… дитё совсем. Какой из неё партизан?

– Не твоё дело! – прервал женщину офицер. – Сказано, что передавала, значит, передавала! Начальство знает, что говорит. Потому и разговор у нас с ней будет короткий: расстрел!

Его сослуживец снова ухватил Лиду за волосы, оторвал от земли, поволок к хате, где с силой пригвоздил спиной к стенке.

– Стоять! – зло плюнул под ноги девчонке, отошёл в центр двора.

– Ну, что, пане зверхнику**, в расход и дело с концом?

Лида прижимала руки к груди, смотрела вокруг отрешённым взглядом, словно не понимая происходящего.

Первым всё понял Андрейка.

Он вдруг поднялся с земли, встал между полицаем и сестрой, широко развёл руки, словно отгородив Лидку от полицаев.

– Нет! Нет! Дяденька, миленький, нет! – кричал мальчишка. – Она… она… нет! Нет! Дяденька, миленький!

Только сейчас и до деда Макара, и до бабушки Прасковеи, да и до всех невольных свидетелей вдруг стала доходить та трагедия, которая может разыграться на их глазах.

В толпе послышалось роптание.

Сначала робкое, потом всё громче и громче.

– Вы что удумали? Вам Хатыни мало? – кто-то выкрикнул из толпы.

– Пане зверхнику! – снова обратился к офицеру тот же полицай. – Давайте команду, будь ласка. Руки чешутся.

– Давай! – кивнул офицер.

Полицай снял винтовку из-за спины, отошёл на центр подворья, передёрнул затвор, расставив ноги, принял положение для стрельбы.

К нему кинулась бабушка Прасковея.

– Родненький мой, не стреляй! – и упала к ногам полицая.

Обхватив ногу, принялась целовать сапоги, приговаривая:

– Миленький, родненький, не стреляй, умоляю! – причитала старуха. – Если что, ты лучше меня.

Андрей в это время уже стоял у стенки хаты, обнимал сестру, что-то шептал ей.

Дед Макар застыл посреди двора в растерянности, не зная что делать.

– Отчепись, курва! – полицай дёрнул ногой, пытаясь освободиться от старухи.

Но та, на удивление, держала крепко, не отпускала.

– От бiсова баба! – зло произнёс полицай.

– Мыкола! – заметил третий полицай, который так и остался в седле. – Ты даже со старухой управиться не можешь, – и захохотал громко.

– Лучше меня, сынок, – продолжала умолять бабушка Прасковея, продолжая целовать сапоги полицая.

– Пане зверхнику! – снова обратился полицай к начальнику. – Просит курва старая. Может, уважим?

– Уважь! – махнул тот рукой. – Тiльки швыдше.