Мизинец его правой руки с ноты «до» поднялся до «ре», пальчик ее левой руки с «ми» двинулся на «ми-бемоль». Перейдя с белой клавиши на черную, Гордеев слегка дотронулся до Лизы, и ее мизинец скользнул вниз. Ему показалось, что щелкнула электрическая искра, и прозвучало неожиданно чистое для расстроенного фортепиано «ре».

У Лизы перехватило дыхание: его мизинец оказался сверху и, обведя ноготь на ее пальце, проследовал до запястья. Потом рука Виктора накрыла ее кисть целиком. Опередив его прикосновения, щекочущие мурашки заструилась от Лизиных пальцев к шее и, запнувшись о ее вздох, попадали куда-то в другое измерение…

– Вот так номер! – раздался из-за спины противный голос Золотова. – У нас тут что, еще один роман намечается, а?

Лиза вздрогнула, Виктор убрал руку. Артем не унимался:

– Мало нам Фролова с Ракитиной, – мотнул он головой в сторону парочки, которая уже давно перестала таиться. – Так еще и вы?

– Молодец, Артем! Соблюдаешь моральный облик коллектива! – парировала Лучинская на уровне защитных рефлексов. – Теперь спой «Тили-тили-тесто» и отправляйся в детский сад. Если будешь паинькой – Снежана заберет тебя домой вечером.

Остроумной фразы в ответ Золотов придумать не сумел и, поцокав языком, ухмыльнулся:

– И куда только Задорин смотрит?

Лиза отчетливо услышала, как Гордеев скрипнул зубами.

Девятиклассники продолжали носиться по актовому залу, поэтому слов не было слышно, но Евгения Юрьевна ничуть не сомневалась, что на сцене разыгрываются важные события. Золотов с издевательской улыбкой стоял, засунув руки в карманы. Гордеев подался вперед, кулаки сжаты, но что-то удерживало их от прогулки в сторону Артемовой физиономии. Лучинская растерялась и побледнела.

Евгения Юрьевна уже готова была вмешаться, но в этот момент в зал вошел Эдуард Андреевич. Он хлопнул в ладоши и, не повышая голоса, произнес:

– Господа актеры! Прошу тишины, репетиция начинается.

Ледневой почудилось, что кто-то нажал кнопку паузы на видеомагнитофоне. Голоса разом смолкли, беготня прекратилась, Сашка с Олегом бросили недописанный транспарант «Долой экзаме…» Потом сцена опустела, и девятиклассники стали превращаться в героев Шекспира.

Первым к рампе вышел Гришка Лихаманов. Он изображал горожанина, которому в постановке ко дню свадьбы герцога Тезея поручили роль героя-любовника. В залихватски заломленной шляпе и штанах-шароварах Пирам чувствовал себя неловко.

– О, ночи тьма! О, ночь, что так черна! – стесняясь, забубнил он себе под нос.

– Нам не слышно! Говори громче! – раздались голоса из зала.

Лихаманов пригрозил зрителям кулаком и, собравшись с духом, закричал со всей силой, на которую были способны его связки:

– О, ночь, увижу ль Фисбы я прекрасный лик? Эдуард Андреевич, где же моя Фисба? – добавил он уже помимо роли. – Я не могу работать один!

– Фисба! – позвал Журавский, и из-за кулис, путаясь в длинной юбке явилась «возлюбленная» Пирама, в которой Евгения Юрьевна не без труда узнала… Клементьева!

– Фу, черт! – Олег недовольно выдернул из-под ботинка свой подол. – Не представляю, как вам удалось меня уговорить? Эдуард Андреевич, неужели нельзя на эту роль назначить кого-нибудь из девчонок? Я чувствую себя «Теткой Чарлея».7

– Это не по-рыцарски, Олег! – рассмеялся Журавский и выдал историческую справку. – Советский актер Григорий Милляр говорил, что соглашался играть Бабу Ягу лишь по одной причине: хотел избавить от этой участи прекрасных дам!

– Так, если бы Фисба была дамой! – проворчал Клементьев. – А то ремесленник, который переодевается женщиной, чтобы сыграть роль в свадебном шоу… извращение какое-то! Надеюсь, мне не придется целоваться с Лихамановым?