– Я? – оторопел Карнаухов от нового назначения.

Снежана окинула его придирчивым взглядом. Конечно, Степка – это не Золотов, но за последний год он пережил все ступени подростковой эволюции: голос сломался и огрубел, оттопыренные уши спрятались под длинноволосой стрижкой, рост… хм, ростом он теперь, пожалуй, даже выше Золотова.

– Ну-ка, скажи нам что-нибудь из текста, – тоном режиссера потребовала Белянская.

– Елена! О, Богиня, свет, блаженство! С чем глаз твоих сравню я совершенство?6 – пробормотал Карнаухов, так и не разобравшись, радоваться ему роли или огорчаться.

– М-да! – оценивающе произнесла Снежана. – Но, ничего, порепетируем!

– Я рад, что все устроилось, – хохотнул Журавский, получив свою долю представления. – Но тогда я точно знаю, что Гермию будет играть Лиза.

Белянская отреагировала сразу:

– Эдуард Андреевич, Вы нечестно распределяете роли! – Она метнула гневный взгляд на предпоследнюю парту. – Да мы с Лучинской на дух друг друга не переносим! Как же мы сможем подруг сыграть?

– Снежана, заткнись, пожалуйста! – вежливо попросила ее Лиза. – Ты невнимательно слушала пьесу: по сценарию нам больше полагается ругаться, чем дружить.

– Сама заткнись! – вскипела Белянская и привстала со стула. – Да я…

– Тише, тише, девочки! – смеясь, угомонил их преподаватель. – Я утверждаю вас на роли: никто в мире не сыграет их так естественно, как вы. Теперь осталось найти партнера для Гермии… Кто у нас Лизандр?

Для принятия решения Виктору понадобилось около двух секунд, но взметнувшаяся вверх рука Сашки оказалась проворнее.

– Ничуть не сомневался, – вполголоса проговорил Журавский, внося фамилию Задорина в список действующих лиц и исполнителей.

На следующий день Эдуард Андреевич, появившийся в классе, как всегда, после звонка, обнаружил за своим столом… Шекспира. В рамку портрета, снятого со стены кабинета литературы, была воткнута искусственная гвоздика, а перед бессмертным драматургом стоял полный граненый стакан, прикрытый корочкой хлеба, и бутылка американского джина, которую Артем стащил по такому случаю из отцовского бара. В классе витал дух затаенного озорства, и преподаватель литературы понял, что ученики ждут его ответной реакции.

– Не поздновато ли устраивать поминки по усопшему почти четыре столетия назад? – пряча улыбку в кулак, поинтересовался он.

– А мы только вчера узнали, что Шекспир умер, – гоготнул Золотов. – Вот и решили…

– Неправильно решили, – прервал его Журавский. – Вам водку пить еще рано, а в одиночку я как-то не привык.

– Так Вы не один, Вы – с Шекспиром! – посоветовал Артем. – К тому же, это – не водка, а джин.

Эдуард Андреевич неожиданно согласился:

– А, что, хорошая мысль! А твой дражайший родитель составит нам компанию. Завтра, Золотов, пусть твой отец в школу подойдет!

– Зачем? – насторожился Артем.

– Ну, как же? – рассмеялся Журавский, убирая бутылку под стол в качестве вещественного доказательства. – Он будет третьим. Невежливо лишать человека удовольствия попробовать свой собственный джин!

Возвращаясь с работы домой, Ольга Михайловна Лучинская напевала «Лунную сонату» Бетховена, которую только что блестяще отыграла одна из ее студенток в музучилище. Войдя в подъезд, обладательница почти абсолютного слуха поморщилась от звуков «Собачьего вальса», перебившего все очарование от общения с классикой. К тому же, музыкант безбожно фальшивил, а этого Ольга Михайловна просто не выносила. «Собачий вальс» сменился неверной мелодией, отдаленно напоминавшей «Сон в летнюю ночь». Боже! Уж лучше бы Мендельсон сжег ноты своего свадебного марша, чем такое! Прикидывая, у кого в доме есть пианино, Ольга Михайловна ужаснулась от внезапного предположения, которое крепло по мере того, как лифт поднимался к восьмому этажу. Дрожащими пальцами Лучинская порылась в сумочке и, отыскав ключи, отперла входную дверь. Какофония фортепьянной музыки водопадом обрушилась на несчастную хозяйку квартиры. Она прошла в гостиную, и ее изумленному взору предстало веселенькое трио: дочери играли на пианино в «четыре руки», две из которых принадлежали Лизе, одна – Кате и одна – Анютке. Увидев маму, младшие девочки отдернули руки от музыкального инструмента, а Лиза радостно воскликнула: