Слава рассмеялся: «А, я понимаю, я тебя совсем запутал! Это неудивительно, я сам первое время не знал, кто я – мужик или баба, – Слава снова засмеялся, – анатомически – мужик, а ощущения и мысли как у бабы. Со временем адаптировался. Теперь мы с ней одно тело и одно сознание. Но самое главное – я знаю все, что знала и знает она, ну и она равномерно знает все, что знаю я».

– Вот это номер! – вырвалось у меня. – А что же стало с Нинкой?

– Не знаю. Когда я очнулся от шока и увидел себя в мире пастырей, мне было не до Нинки, а потом, когда наши сознания интегрировались, я узнал, что женщина-пастырь, увидев Нинку, лабораторию, весь наш жалкий мирок и поняв, что случилось непоправимое, с горя хотела повеситься и даже попыталась это сделать у Нинки на глазах. Повисев какое-то время, она сняла петлю, села и задумалась о том, нельзя ли как-то поправить дело. На Нинку она, конечно, обращала внимания не больше, чем ты обращал бы внимания на кошку. Нинка настолько обалдела, что первое время лежала, как парализованная, но увидев, как женщина-пастырь вынимает себя из петли, завопила благим матом и прямо в чем мать родила, бросилась через окно во двор. Уже светало, многие это видели. Ну, конечно, на следующий день, в лаборатории был страшный скандал и ее, то есть меня, в два счета выставили из института.

– Так вот почему ты исчез и даже не попрощ… – начал было я. – Постой, а как это ты вынул себя из петли?

– А вот как, – ответил он, взяв со стола массивную отвертку и согнув тремя пальцами стальной стержень, сначала под прямым углом, а затем выпрямив ее в исходное состояние. Критически повертев отвертку в руках и немного поправив форму, он положил ее на место.

– Да это ерунда, – сказал Слава, заметив, как я с изумлением и страхом наблюдаю за его манипуляциями с отверткой, – осознание пастыря гораздо полнее, чем у двойника. Когда оно очутилось в теле двойника, оно сразу установило тотальный контроль над всеми системами тела, включая и мышечную. То, что двойник иногда делает в состоянии аффекта, пастырь может делать произвольно, по своему желанию. Ты тоже можешь делать такие фокусы, – добавил он.

Чтение мыслей, нечеловеческая сила, а самое главное – обыденный тон его рассказа о своей фантастической истории – все это невольно склоняло меня к тому, что пожалуй следует не спешить уходить.

Я взял отвертку со стола. Он была тяжелой и прочной, с заметным следом от изгиба.

– Ну-ка, согни ее, – неожиданно сказал Слава.

– Ты шутишь, это невозможно, – ответил я и хотел положить ее обратно на стол. Вдруг я заметил, что при каком-то положении торец пластмассовой ручки отвертки вспыхнул красным светом, потом еще и еще. В поисках источника света, который отражался от ручки я поднял глаза… Передо мной улыбаясь сидела женщина – пастырь.

– Оставь ручку в покое, – посоветовала она, – иначе она снова превратится в отвертку.

Я машинально взглянул на руки: в них была все та же авторучка из моего осознанного сновидения.

«Боже милосердный!» – воскликнул перепел, когда его закогтил ястреб». Эта фраза, из какой-то старой книжки как нельзя вовремя всплыла в моей памяти. Да, боже милосердный, будет этому конец или нет?» – в отчаянии спросил я сам у себя.

– Нет, не будет – ответила за меня женщина. – Ты всегда вспоминал про перепела и будешь вспоминать.

«И эта тоже читает мои мысли», – с ненавистью подумал я.

– Я читаю сон Брахмы, а твои мысли часть этого сна, – пожала плечами женщина.

– Да слышал я уже про этот проклятый сон! – закричал я. – Что это за сон и как из него выбраться?

– Никак не выбраться – in inferno nulla est redemptio – из ада нет выхода, как говорили латиняне, – спокойно возразила женщина.