– Кто вы? – спрашиваю я едва слышно, но они не отвечают. Лишь плавно, неумолимо двигаются ко мне.

Я выбегаю из комнаты, сердце колотится в груди. Спотыкаясь, в темноте пробираюсь на кухню. Тени не отстают, они беззвучно следуют за мной, тянутся своими странными руками, лиц не разобрать, но в них нет ничего человеческого.

На кухне я инстинктивно хватаю со стола первый попавшийся предмет – большой кухонный нож, тяжёлый, холодный, непривычный для моих детских рук. Я разворачиваюсь и вижу, как одна из теней тянется ко мне. Я не хочу их ранить, я просто хочу, чтобы они ушли, исчезли, оставили меня в покое.

– Уходите! – шепчу я отчаянно.

Но они не слушают. Они делают ещё один шаг вперёд, молча, настойчиво. Я не выдерживаю и бросаюсь к родителям, бегу в их комнату, падаю на колени возле кровати, сжимая нож так крепко, что пальцы немеют.

– Папа! Мама! – мой голос срывается, дрожит от страха.

Я пытаюсь докричаться, разбудить их, заставить их увидеть, что происходит, чтобы они защитили меня, чтобы сделали что-нибудь, чтобы остановили этих теней, которые хотят меня коснуться, которые следуют за мной, которые не отступают, но вместо этого просыпаюсь сама по-настоящему. Мне все же удалось закричать, они тоже проснулись, но я понимаю – они не видят теней. Они видят только свою дочь, сидящую перед ними с ножом в руках.

Мама зажимает рот ладонью, чтобы сдержать крик. Папа поднимается, и я вижу в его глазах страх, отвращение, растерянность. Он смотрит на меня так, будто не узнаёт.

Я опускаю нож, не понимая, как объяснить им, что вижу нечто, чего не видят они.

Тени исчезают, растворяясь в утреннем свете, но я знаю – они были здесь по-настоящему.

Через несколько часов отец собрал вещи и ушёл навсегда.

Мама проплакала весь день. Я не понимала, что я сделала, но чувствовала, что была причиной их разрыва.

После этого она изменила всё в доме. Никаких ножей на виду. Никаких острых предметов. Никаких спичек, таблеток или химикатов в открытом доступе. На окна поставили решётки. Все шкафы, полки и тумбочки стали запираться на ключ.

Иногда я чувствовала себя узницей.

Но со временем всё стало… проще.

Мама привыкла. Она научилась не пугаться, если среди ночи я вставала и ходила по комнате, бормоча что-то себе под нос. Она знала, что через несколько минут я снова лягу в постель, укроюсь одеялом и усну до утра, как будто ничего не произошло. Ночные тени больше не возвращались, словно я приказала им исчезнуть, и они повиновались.

В школе мне не повезло.

Достаточно было один раз сказать кому-то о моём лунатизме – и вот уже пол школы считает меня странной. Я быстро поняла, что людям неинтересно, кто ты на самом деле. Им интереснее ярлыки. Фрик. Сонная. Шиза. Я не пыталась оправдываться и не пыталась заводить друзей. Мне не нужно чужое одобрение.

Но больше всего меня злило, когда мама начинала рассказывать обо мне кому-то ещё.

Я запретила ей это. Раз и навсегда.

Это мой секрет.

Все это привело меня к тому, что я живу одна и учусь на третьем курсе юридического факультета. Всегда знала, что буду заниматься законом и правосудием. Меня раздражает, когда кто-то нарушает правила, когда кто-то использует свою силу ради власти, когда те, кто должен защищать, становятся нападающими. Я не могу с этим смириться. Может, это ирония – человек, который сам не всегда контролирует своё тело, стремится контролировать порядок в обществе. Но внутри меня есть жажда справедливости, и я не умею закрывать на неё глаза.

Я никогда не была из тех девушек, за кем бегают парни. Внешность у меня самая обычная: серые глаза, прямой нос, немного пухлые губы. В каждой черте вроде бы ничего особенного – но и ничего такого, что хотелось бы спрятать. Просто… я.