‒ А куда ездила? ‒ спрашиваю я.

Её зубы сверкают, как расплав в мартеновской печи.

‒ Куда-то под Москву, ‒ немного подумав, говорит она.

‒ А кем работать? ‒ спрашивает Эмма.

Женщина пожимает плечами.

‒ Точно не знаю. Её мать говорила, что помощницей по дому в какую-то семью.

Эмма делает пометки в блокноте.

‒ Когда она вернулась?

‒ Летом.

Я хочу спросить, удалось ли Вале заработать денег, но свидетельница уже взахлёб рассказывает, что Валя привезла целую кучу денег, сделала ремонт на кухне, купила телевизор и хотела отремонтировать крышу и вставить стеклопакеты. Даже машину хотела купить, чтобы возить девочек в школу, потому что автобусы часто ломались.

Жэншчына с видом победительницы смотрит на нас с Эммой. Конечно, она первой сообщила такую ценную информацию. Я задаю ещё несколько вопросов, но она больше ничего не знает.

Ещё несколько свидетелей, все женщины, повторяют то, что мы уже слышали. Никто не знает, был ли у погибшей постоянный мужчина, и никто не видел её бывшего мужа уже много лет.

Общение с людьми выматывает. Даже если эти люди искренне стараются тебе помочь и рассказать всё, что знают. Эмма тоже выглядит уставшей. За окном стемнело, нам пора собираться. Приезжает Серпохвостов, он опрашивал родителей. Я вижу его озабоченное лицо и понимаю, что бывшего мужа убитой найти не удалось.

По пути в Контору в машине мы делимся первыми размышлениями. Эмма отмалчивается. Серпохвостов склоняется к версии, что это сделал бывший муж. Заманчиво. Я считаю эту версию наиболее вероятной, но молекула сомнения плавает где-то в глубинах моего естества, посылает слабые импульсы. Вася и Герцык, кажется, согласны с Серпохвостовым. За окном машины мелькает темнота. Странно, что сегодня обошлось без ливня.

Серпохвостов говорит:

‒ Доложу полковнику сам.

Это хорошо, сэкономит наше время. Мы быстро распределяем задачи на завтра. Мне достаётся клиника и таинственный младенец. Серпохвостов поедет к родителям бывшего мужа, Вася с Герцыком поработают на месте убийства, ещё раз опросят родственников и соседей.

Оставшуюся часть пути я провожу в молчании. Перед кольцевой пробка на въезде в город. Водитель нервничает и матерится вполголоса. Впереди море красных огоньков, которые мельтешат, как светлячки летним вечером. Меня клонит в сон. За весь день я ничего не съел, и в животе предательски урчит. Эмма, кажется, спит, или просто не хочет разговаривать.

Мы урывками движемся вперёд. Я думаю, какая еда есть у меня в холодильнике. При этой мысли у меня начинает выделяться слюна, как у подопытной собаки. Кажется, оставались вчерашние хинкали и какой-то салат. Моя машина возле конторы, но я больше не хочу дышать конторским воздухом. Чёрт с ним, доберусь завтра на метро. Пробка исчезает, как по волшебству, в самом неожиданном месте. Каких-то два недалёких не смогли поделить перекрёсток. Водитель жмёт на газ, пока дорога свободна.

Мы едем по ярко освещённому проспекту. За окнами домов скрываются тысячи человеческих жизней, тысячи судеб. Не могу не думать об этом. Мне часто приходят в голову странные мысли.

Влажный асфальт блестит. Из-за огней и световых пятен всё вокруг кажется не совсем реальным, даже я сам. Водитель торопится и поэтому не заезжает во двор, высаживает меня на остановке. Я говорю всем пока, и все что-то бормочут в ответ, только Эмма, кажется, даже не заметила, что я вышел.

На улице заметно похолодало, и быстро иду, засунув руки в карманы. Кепка точно не помешала бы. Ветер из-за угла наносит мне ощутимый хук, но я остаюсь на ногах и не прекращаю идти вперёд. Вокруг спешат пешеходы, полы плащей хлопают на ветру, как паруса. Девушка пытается справиться с непослушным зонтом, который хочет утащить её куда-то далеко, и я вспоминаю детский фильм про Мэри Поппинс. Сотня-другая шагов, и я скрываюсь за деревьями. Летом липы пахнут одуряюще, а сейчас голые ветви выглядят немощно и невзрачно, как руки дистрофиков. Женщина мертва, и где-то по улицам ходит её убийца. Старого «рено» на стоянке больше не видно, парковочное место облеплено опавшими листьями.