Серпохвостов внимательно рассматривает обои, и его телефон начинает звонить.

‒ В общем, ‒ говорит он, беря телефон в руку, ‒ нужно найти её бывшего мужа и этого ребёнка. Может, они как-то связаны. Ищи дальше. Да, алло.

Я иду обратно. К счастью, мне не нужна похвала. Некоторые молодые парни ждут одобрения и доброго слова, как щенки, попискивая, ждут, когда мать вылижет их тёплым шершавым языком. Но ласки начальства подобны наждаку с крупным зерном, могут случайно содрать кожу до самых костей.

Я поднимаюсь по лестнице и сталкиваюсь с Эммой.

‒ Ну, как? ‒ спрашивает она.

‒ Кое-что нашёл.

У неё в руках тоже какие-то бумаги. Я стою на несколько ступеней ниже и вижу, что она тянет голову вверх, чтобы небольшой второй подбородок был незаметен. Эмма раньше работала в службе протокола Администрации президента, встречала зарубежные делегации, участвовала в протокольных мероприятиях. Я даже как-то видел её по телевизору убирающей арбузы вместе с гарантом конституции и сворой его приспешников, правда, Эмма мелькала там на заднем плане, в массовке. Весила она тогда килограммов на тридцать меньше. Злые языки в нашей конторе говорят, что она специально набрала вес, чтобы не обратить на себя внимание главного белорусского специалиста во всех областях и отраслях, известного своим болезненным сладострастием. После увольнения из службы государственных эскортниц она и попала к нам, поскольку имела юридическое образование. Единожды попав внутрь государственной машины, выбраться очень сложно, можно только пытаться забраться в какой-нибудь дальний отсек, вроде кочегарки или румпельного отделения, и надеяться, что командование не обратит на тебя внимания.

‒ Похоже, у неё не два, а три ребёнка, ‒ говорит Эмма, делая шаг мне навстречу.

Я отхожу в сторону, но она всё равно чуть-чуть задевает меня локтем. От неё приятно пахнет незнакомыми мне духами, которые я уже чуял во время поездки. Инесса, моя теперешняя пассия, пользуется туалетной водой с невообразимо удушающим ароматом, вдохнув который, кажется, что побывал в китайской опиокурильне.

Я поднимаюсь наверх и не совсем представляю, чем мне заняться. Поэтому я по второму разу обыскиваю спальню хозяйки, по пути замечаю стоящий в коридоре на полке кувшин и поливаю цветок, чтобы не увял. Земля впитывает воду. Гардины недавно постираны, от них ещё исходит запах цветочного ополаскивателя. Сонная муха прячется за цветочным горшком. Я смотрю на улицу. Люди за окном медленно идут к микроавтобусам, собаки плетутся позади, как будто их тоже будут опрашивать. Сейчас и меня позовут. На тумбочке у изголовья портрет хозяйки в деревянной рамке. Светлые волосы, простое лицо, не красавица, но и не уродина.

Спускаюсь вниз. Герцык и Вася уже опрашивают кого-то из свидетелей в гостиной. Мне и Эмме достаётся кухня. Местные на подхвате, стараются не мешать. Серпохвостова не видно, наверное, уехал опросить родителей. Эмма садится справа, открывает блокнот, достаёт диктофон. Я ничего не записываю, но тоже кладу перед собой открытый блокнот и ручку. Я часто отвлекаюсь на всякие мелочи, вот и сейчас смотрю на швы между плитками. Кажется, белая фуга – это не очень практично. Молодой милиционер подводит к столу полную женщину лет пятидесяти, которая озирается по сторонам, словно ни разу не видела кухонь. Я здороваюсь, Эмма включает диктофон, женщина садится, скребя табуретом по полу, и мы начинаем.

Табуреты, кстати, не очень удобные, и я ёрзаю, стараясь устроится удобнее. Край впивается в бёдра, просто ужас. Женщина называет своё имя, она соседка через дорогу. Это обычная белорусская «жэншчына», говоря языком нашего президента. На таких тут всё и держится. Отвечая на вопросы, она смущённо улыбается, показывая полный рот золотых зубов. Так вот куда уходят наши золотовалютные резервы, думаю я. Женщина с трудом помещается за столом, у неё на кухне наверняка больше места. Ничего важного она рассказать не может, поскольку вышла на улицу, только увидев милицейские машины. Но я узнаю у неё много подробностей о жизни жертвы, которую свидетельница знала с детства.