Я выдвигаю оба ящика, потом вытаскиваю их из направляющих. В проёме под столешницей пусто, но в нижнем ящике за массажной щёткой притаилась маленькая лакированная шкатулка. Крышка разбухла, не хочет открываться. Внутри я вижу какие-то кусочки ткани. Вытаскиваю, аккуратно расправляю на поверхности трюмо. Два маленьких кусочка клеёнки с завязками, на них фамилия убитой женщины и даты. Третий предмет ‒ пластиковая бирка с той же фамилией и датой, апрель этого года.

На обратной стороне бирки название медицинского центра. Полгода назад эта бирка висела на ножке какого-то малыша. Роды в таком медцентре дороже, чем убитая зарабатывала в своей котельной за полгода. Нам сказали, что у неё двое детей. Куда подевался третий ребёнок, и кто его отец? Явно не бывший муж, к тому же, в это время он ещё мотал срок в Орше или Новосадах. Вот, кстати, и мотив. Мало того, что не дождалась мужа из тюрьмы, так ещё и родила неизвестно от кого. Хотя даже местная милиция не в курсе, что у неё трое детей. Значит, и бывший муж вряд ли об этом знал. Кроме того, я не нашёл никаких детских вещей, ни подгузников, ни распашонок, ничего. И детской кроватки в комнате нет, вряд ли младенец спал в другой комнате. Слишком много вопросов.

Я осматриваю обои, поднимаю ковёр, свечу фонариком за батареей. Думаю, не вывернуть ли цветок из горшка, но щажу растение. Земля плотно утрамбована и требует полива. Люди на противоположной стороне улицы продолжают стоять и смотреть на дом. Собаки теперь две, одна из них пьёт прямо из лужи. Собираю всё найденное и выхожу в коридор. Эмма ещё обыскивает спальню девочек, остальные внизу. Спускаюсь по лестнице и вижу, что балясины перил разрисованы шариковой ручкой. Вася и Герцык копошатся в гостиной, а Серпохвостов сидит за столом на кухне и говорит с кем-то по мобильнику. Судя по заискивающей интонации, кто-то из начальства. Захожу на кухню, и вместо старого гарнитура вижу новую мебель, сделанную на заказ. Тут всё после ремонта, на полу керамогранит, скиналь на фартуке, новый холодильник, плита и микроволновка. Только потолок ещё не доделан, с железобетона свисают кабели и несколько патронов с лампочками. Серпохвостов перед кем-то отчитывается и чертит каракули в лежащем перед ним ежедневнике. Я кладу перед ним свои находки, но он занят разговором. Наверное, домашний кот так же кладёт удушенную им синичку перед диваном своей хозяйки. В кухню осторожно просовывается голова в кепке с логотипом райгаза.

‒ Можно, мы поедем уже?

‒ Если всё в порядке, то можно, ‒ говорю я.

‒ В полном порядке, ‒ отвечает голова.

‒ А зачем вы приезжали? ‒ спрашиваю я. ‒ Тут же электрическая плита.

Голова пожала ушами.

‒ А хрен его знает. Нам позвонили ‒ мы приехали.

Мне нечего на это ответить. Такие случаи очень часто ставят меня в тупик, я не знаю, как на них реагировать. Или это что-то абсурдное, что замечаю только я, потому что абсурд уже стал частью нашей жизни, или происходящее абсолютно нормально, а это я выбиваюсь из общих ублаготоворённых рядов.

‒ До свидания, ‒ вежливо говорит голова и исчезает.

‒ В течение часа доложу, ‒ говорит Серпохвостов в трубку и нажимает отбой. Мы провели здесь только около двух часов, а вид у него уже утомлённый.

‒ Что это? ‒ спрашивает он, указывая подбородком на мои находки.

Я объясняю, стараясь правильно подбирать слова. В нашем деле слова ‒ важная штука. Серпохвостов внимательно слушает, кивает.

‒ То есть она родила ребёнка, о котором никто не знает?

‒ Очень похоже на то.

Он трёт подбородок.

‒А это мальчик или девочка?

Я пожимаю плечами.

‒ Я пока не все документы внимательно изучил.