И все как-то само собой наладилось, утряслось, Ленина жизнь потекла своим чередом, привязанная к детскому режиму. И радость от открывшегося нового перекрыла в ее душе все старые обиды. Было только одно «но», причиняющее Лене смутное чувство беспокойства, – от нехватки денег, оставив годовалых малышек на своих маму и бабушку, скрепя сердце, она вынуждена была пойти работать. Правда ей, неунывающей, и работа приносила настоящее удовольствие. Лена, с детства любившая развлекать подруг сказками собственного сочинения, теперь дала волю своим способностям: она вела в женском журнале детскую рубрику, а заодно выдумывала душещипательные истории про несчастных и брошенных женщин, которые находили себя в этой жизни и обретали счастье – заслуженное и долгожданное. Своими рассказами она призывала женщин не унывать, не опускать руки, не жаловаться на судьбу, напротив – она побуждала действовать, достигать своей цели, мечтать, верить и не останавливаться на полпути. Она писала о себе, каждый раз представляя себя в новой роли, проживая в лице своих героинь самые разные жизни, исполняя на бумаге все свои самые заветные мечты – влюбляясь, теряя и возрождаясь, находя себя вновь. И как-то ненавязчиво вселяла в читательниц уверенность, что все и всегда еще может хорошо разрешиться, нужно просто не бояться жить. И из-за ее жизнеутверждающих рассказов журнал раскупался особенно охотно – каждая читательница находила в героинях какие-то свои черты.

А приходя с работы, она собирала своих двухгодовалых дочурок и шла с ними гулять – в парк возле дома. И, живя так и стараясь увериться в том, что она полностью счастлива, Лена убеждала себя, что мужчина ей просто не нужен. Гвоздь она, выросшая без отца, могла приколотить и сама, а в любовь не верила, да и просто боялась ее, жить же без любви – под одной крышей с чужим человеком она не считала возможным. Но, избегая мужчин, Лена чувствовала, что есть в ее сердце, отданном детям и творчеству, один пустой, незаполненный уголок, и очень редко, но горько плакала по ночам.

А днем – светилась и улыбалась – искренне, от души, и в этом смехе над всеми проблемами, над усталостью, над одиночеством, в этой доброй и приветливой улыбке всему миру и была ее жизнь. И, несмотря на все неприятности, встречающиеся на пути, ей казалось, что мир тоже улыбается ей в ответ.

Усевшись в непрогретую маршрутку на холодное кожаное сиденье, Лена поежилась, обвела всех взглядом, увидела рядом хмурые сонные лица и искренне пожалела их обладателей. Ей, Лене, жилось хорошо и радостно хотя бы потому, что она верила, что именно так живет, и еще потому, что ей не на кого было злиться, обижаться – в ее жизни не было ни одного раздражителя, а если таковой появлялся, она не хотела этого замечать и конфликт, не успев наметиться, исчезал сам собой.

Толпа из троллейбусов, автобусов, маршруток – нестройные ряды пассажиров, спешивших от остановки к метро, понесла Лену за собой. На миг она приостановилась у киоска с прессой, чтобы купить что-нибудь почитать в дорогу, и вдруг невольно замерла, наблюдая странную картину – в нескольких шагах от нее мужчина, одетый во что-то нелепо-непонятное: длинную желтую кожаную куртку, красную кепку набекрень, серые штаны, закатанные внизу, белые кроссовки, темно-зеленый шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи, – мужчина, похожий то ли на бездомного, нашедшего сверток с выброшенными вещами, то ли на сбежавшего из цирка клоуна, стоял у лотка с апельсинами, непонятно откуда и зачем взявшегося около станции метро. Лена, остановив на нем случайный взгляд, хихикнула и на миг застыла, с интересом разглядывая смешного незнакомца. «Может, съемки?» – мелькнула в ее голове мысль, девушка огляделась, но камер нигде не было. Лена, все еще улыбаясь, пожала плечами и шагнула к киоску, не отрывая все же любопытного взгляда от чудного мужчины. Неожиданно тот вдруг схватил апельсин и, забыв про свой лоток, кинулся наперерез толпе к яркой молодой брюнетке заносчивого вида и забормотал быстро с мягким, вероятно прибалтийским, акцентом: