Солнце Парижа. Часть 2. В зените. Вспышка Андрей Григорьев

В Париж Андрей возвращался через Берлин: из Гельсингфорса небольшой пароход доставил его в германский Любек. Пассажиров на борту было немного: немцы давно уже ушли из Финляндии, оказав «помощь» в гражданской войне, основная волна эмигрантов к этому времени также уже покинула северный край в поисках лучшей доли.

Он часто выходил на палубу, всё смотрел на тёмные волны, сквозь которые пробиралось судно. Мелкие брызги, приносимые ветром, иногда обдавали его холодными уколами. Мужчина отряхивался, но продолжал наслаждаться видом мрачной толщи, такой притягательной и в тоже время такой пугающей.

Вечером Андрей взял в маленьком буфете четверть графина шнапса, банку финской сельди, ржаной хлеб и заперся в своей каюте. Спирт начал успокаивать, рождая чувство безразличия к свершившемуся. Мысль о том, что он никогда больше не увидит свою маленькую родину, сейчас проникала в него особенно болезненно. В первый раз своего бегства на запад, два года назад, его одолевали мысли о новой жизни в неизвестной стране на другом краю Европы ‑ он уходил тогда, не оглядываясь, с надеждой. Теперь он уходил, прощаясь с прошлым. Возможно, уже навсегда. Шнапс творил чудеса, селёдка с луком и дурманящий хлеб из портовой пекарни заставляли со стоическим спокойствием принять обречённость своего пути. Размытый взгляд ловил в иллюминаторе тени туч, подсвечиваемых отблесками луны. Голова медленно склонялась на подушку, затянутую в серую наволочку… Пароход продолжал уходить на юго-запад…

В порту Любека царила бессмысленная суета, столь характерная для всей Веймарской республики. Пограничник внизу трапа лишь мельком взглянул в паспорт Андрея и махнул рукой. Его напарник снял ограждающую верёвку и пропустил пассажира дальше, на причал. Разношёрстная толпа поглотила путешественника.

Вынырнул он только около городского вокзала. Перед ним возвышалось мрачное кайзеровское строение красного кирпича: четыре башни выступали из фасада. Шишаки крыш, венчавшие их, зеленели на фоне серо-грязного неба. Казалось, что башни не возносятся вверх с мечтой о небе, а вкапывают здание в землю как столбы.

«Что бы ни строили немцы – всегда получается тюрьма, ‑ усмехнулся Андрей. ‑ Даже часы на боковых башнях отсчитывают время заключения».

Путешественник прошёл внутрь вокзала и, постояв в небольшой очереди, купил билет в первый класс на поезд в Гамбург, где он должен был сделать пересадку на Берлин. До отъезда оставалось ещё два часа, и Андрей зашёл в кафе на соседней улице, недалеко от вокзала. Заказал сосиски и кофе с солёным брецелем. Глядя в большое окно кафе на поток снующих по узкой улочке прохожих, мужчина медленно доедал свою трапезу. Перешёл к кофе. Первые глотки уже остывающего напитка показались ему омерзительными.

«Из чего они его делают? Ячмень или жёлуди? Дрянь редкостная. По-моему, имя этому кофе – «Бич Божий». Х-м-м, Атилла всё-таки был немцем», ‑ улыбнулся своему предположению Андрей. Но тут же всплыл образ наивной Мари, делавшая глобальные выводы из бытовых мелочей. Думать о ней не хотелось – переключился снова на прохожих за окном. Люди шли по мостовой, чавкая сапогами и ботинками по грязной жиже, расплывшейся по всей улице. Ему казалось, что он даже слышит эти хлюпающие звуки. На лицах бюргеров застыла озабоченность непреходящей послевоенной разрухой.

Из студенческой бытности Андрею пришли на память слова «западника» Александра Тургенева из книги Петра Вяземского «Старая записная книжка», адресованные царскому пропагандисту Пушкину: «А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек». Мужчина взял с тарелки брецель ‑ сейчас Любек не назовёшь воротами в Европу.

«Пушкин, Пушкин…» ‑ многогранник в его голове как-то зло сверкнул, Андрей поморщился, пытаясь заесть вкус кофе солёным кренделем – не получалось. Задумчиво постучал пальцем по столу, в памяти почему-то всплыла Петропавловская крепость, эшафот около Иоановского равелина, страшные рассказы о казематах, где томились вольнодумцы всех мастей. Зябко поёжился, передёрнув плечами: «Странные мысли внушает эта земля…»

Прошёл ещё час, и поезд уносил его в Гамбург. Час полудрёмы на диване в полупустом вагоне, и путешественник прибыл в бывший имперский вольный порт. Вокзал города в стиле нео-ренессанса смотрел на него сверху вниз ‑ две грандиозные башни а-ля Италия высились по бокам здания, придавая ему вид суровой крепости. «Наверно, где-нибудь в Эмилии-Романьи ты ожидаешь столкнуться внутри таких башен с непостижимой загадкой, в немецкой копии – с мрачной скукой», ‑ Андрей поспешил вернуться назад, чтобы скрыться в вокзальном буфете-ресторане и скоротать время за стаканчиком бренди в ожидании своего берлинского поезда.

Лертский вокзал встретил его уже французским нео-ренессансом. «Похоже на тяжеловесного слона с разъехавшимися ногами», ‑ хмыкнул путешественник, взглянув со стороны Шпреи на коробку с колоннадой. Поймав такси, он отправился искать гостиницу, положившись на рекомендации водителя.

Перед тем, как покинуть столичный муравейник рухнувшей империи, Андрей отправился в «русский Берлин». Несколько кварталов в западной части города, в районе Шарлоттенбурга, наверное, должны были напомнить ему Россию: русские ресторанчики и кафе, магазинчики с вывесками на кириллице, городские гимназии и литературные салоны, кругом шумела русская речь. Однако всё это только вызывало чувство отторжения. Ему этот изолированный островок русскости казался лубочными декорациями театра абсурда. Несбыточные надежды на скорое возвращение хоронила почти десятилетняя история большевистского режима, выстоявшего даже в условиях гражданской войны. Но здесь всё ещё царило вокзальное оживление временно остановившихся масс людей, пытающихся попутно внедрить на чужой земле свои правила. Внутренняя лихорадка беженцев заливала всю округу.

Но ему было некогда долго философствовать, он отправился на поиски берлинского отделения комиссариата Лиги наций по делам беженцев. После многочисленных расспросов ему удалось найти адрес этой организации.

Комиссариат встретил его уже привычной для Германии сутолокой. Однако после многочасовых ожиданий, бесед с различного рода функционерами и посетителями Андрей нашёл то, что искал – Петра Васильевича Елистратова, мужчину лет сорока пяти-сорока восьми с маленькими щеголеватыми усиками и прилизанной шевелюрой. Этот завсегдатай комиссариата с кругленьким животиком в клетчатом пиджаке слонялся по коридорам, «помогая» эмигрантам в их насущных делах.

В соседнем кафе господин Елистратов показал свой аппетит, конечно же, за счёт богатого посетителя: колбаски, тушённая капуста, большая кружка пива. В итоге – договорённость: сто франков сейчас, двести – после получения нансеновского паспорта без подтверждающих документов: паспорта на имя Андрея Беринга.

Поставив пустую кружку и вытерев усики салфеткой, господин Елистратов довольно рыгнул и начал ковыряться спичкой в зубах.

‑ Немец что ли? Знакомая фамилия. Где-то я её уже слышал. Х-м-м.

«Надо же, он где-то её слышал», ‑ иронично улыбнулся про себя Андрей, вслух же произнёс:

‑ Нет, датчане. В Россию переехали лет сто назад.

Бросив спичку на стол, его собеседник довольно заулыбался.

‑ Немец, датчанин – все они одним мирром мазаны.

‑ Датчан с немцами не путай, ‑ прищурился Андрей, вспомнив семейные предания о прабабке Мадлен Беринг, однофамилице, а может и родственнице – но кто сейчас скажет? ‑ известного путешественника. На самом деле её звали Магдолоун, но это сложно для русского уха, поэтому в памяти семьи она осталась на французский манер – Мадлен, гувернантка, прибывшая в Гельсингфорс из Дании в двадцатые годы прошлого века…

‑ Ну, в конце концов, мне всё равно, ‑ господин Елистратов откинулся на стуле в ожидании кофе с яблочным штруделем. – Не забудьте только фотографию.

Не прошло и пяти дней, как Андрей стал обладателем ещё одного паспорта ‑ Берлин покидал новоявленный русский беженец: Андрес Беринг.

На запад его уносил Норд экспресс, проходивший через Ганновер, Кёльн и Брюссель. Путь предстоял неблизкий, хотелось отдохнуть. Андрей расслабленно развалился на диване в своём купе, бросил взгляд в окно: в свете газовых фонарей изогнутые металлические фермы крыши с огромными заклёпками создавали иллюзию трюма, поезд должен вот-вот тронуться.

«Говорю: «Прощай, Берлин»? Наверное, должно быть так? ‑ невольно поймал себя на этой мысли, но тут же рассмеялся про себя. ‑ Нет, говорю: «Спасибо напыщенному гусаку Пилсудскому», – довольно потянулся: ‑ Из-за его переворота экспресс теперь не ходит в Варшаву, только до Берлина, теперь вольготно с местами».

Проведённая в поезде ночь напомнила ему поездку с Мари в Ниццу ‑ но сейчас всё по-другому: горькой тягостной ноши, рвущей мысли, больше было, но тогда была надежда ‑ надежда на возможность растворить несправедливость мира, ударить своим импульсом по окружающему, чтобы перевернуть его… Хотя вероятность этого была так мала… так ничтожна…

Сейчас же он возвращался в Париж, чтобы найти свой уголок в мозаике космополитичной жизни, царящей в столице мира. Только там он мог получить право жить без подавляющего давления общественных условностей на свой собственный мир, но… без надежды. Надежды на что? Он и сам не знал… Сон сморил его.