Скоро дорога сузилась, переходя в тропу, запахло таёжной сыростью, прелыми листьями и грибами. Путники спускались в глубокие распадки и вновь поднимались на сопки. Вокруг буйствовала свежая зелень, летали крупные бабочки необыкновенной красоты, но самураи вряд ли это замечали. Они время от времени внимательно смотрели вперёд и по сторонам тропы, окружённой стеной густой таёжной растительности, освобождённой из снежного зимнего плена.

Дорогу обрамляли оранжевые лилии, а стволы деревьев обвивали лозы дикого винограда. Такого буйства зелени Путагу никогда не видел в Японии, где каждый участок обетованной земли люди старались облагородить, внести черты своего присутствия. В тайге воздух был насыщен пряными запахами, путников сопровождали крики каких-то встревоженных птиц. Из-под копыт лошадей то и дело взлетали фазаны; пролетев немного вперёд, птицы снова садились в густую траву, совсем не страшась людей.

Тропа то расходилась ответвлениями куда-то в стороны, то снова сходилась в одну. Вдруг конь Путагу шарахнулся в сторону. Все встревоженно остановились. Юноша натянул повод: неужели впереди тигр… или барс? Но все облегчённо вздохнули, услышав треск сучьев и увидев промелькнувшие среди высокого кустарника рыжеватые спины крупных животных.

– Пятнистые олени! Старые знакомые. Я часто наблюдал за ними в детстве, – успокоил он своих спутников.

Путагу проводил оленей взглядом и подумал, что никогда не сможет стать охотником, тем более бессмысленно убивать этих замечательных обитателей тайги.

Проводник уверенно двигался вперёд по знакомым ему и охотникам тропам, это была прямая дорога к столице. Была и другая дорога – пошире, по ней приходили обозы в порт, но проводник выбрал эту тропу, потому что почувствовал величайшее волнение и нетерпение юноши, приплывшего из далёкой страны. Что-то очень важное в судьбе влекло его в столицу. Проводник умел разбираться в людях, и юноша был для него понятен: был наполнен честностью и добротой, хотя всё это было спрятано под одеждой самурая. Этого молчаливого проводника не касалось то, что творилось в душе юноши, он размышлял в седле о том, что таёжные тропы напоминают человеческие судьбы. Бесконечными лентами они тянутся среди зарослей, петляют и пересекаются. Один человек обходит буреломы, другой идёт напролом, раздирая одежду в клочья, а тело – до крови. У одного тропа впереди внезапно обрывается, а другой, сделав крюк, возвращается назад, испугавшись чего-то или передумав идти вперёд.

Тропа вновь сузилась, ветви хлестали путников по лицу, хватали за одежду, словно норовили выдернуть из сёдел. Проводник продолжал быстро двигаться вверх по тропе, хотя уставшие кони уже роняли на траву хлопья пены, храпели и поддергивали кожей: их горячие мокрые крупы густо облепили мошки.

Тайга, встревоженная вторжением людей, успокоилась и зажила своей жизнью: звенели цикады, где-то журчал быстрый ручей. Это спокойствие было обманчиво: где-то в глубине зарослей бродили хищники, готовые пролить кровь: тигры, барсы, медведи и хитрые красные волки. Но опаснее всего были двуногие хищники – люди…

Ближе к вечеру, когда люди и кони окончательно устали, самураи коротко намекнули Путагу, что пора остановиться на отдых. Юноша окликнул проводника, но тот не откликнулся на призыв и даже не придержал коня. В своём черном плаще он казался в сумерках выточенным из камня, усталость и голод ему были неведомы. Вскоре тропа пошла вниз к пересечению дорог, ведущих от порта. Всадники значительно сократили время пути. Видимо, проводник устремлялся именно сюда, теперь пришло время выбрать место стоянки. Вдруг раздался свист самурая Дзитуки, который замыкал цепочку всадников. Мацумото сразу понял, что это неспроста, и остановил коня.