Ничего не было понятно во всем этом изюме с дрожжами, но я еще раз поблагодарил и заспешил назад, к маршрутке.

Я шел к развилке. Оглядывался по сторонам в надежде увидеть Тимоху и Витька. Карман оттягивала завернутая в пергаментную бумаху почти новая шаровая опора, готовая заменить поломанную. Шел гордый незряшным походом. Вовсю глядел по сторонам, чтобы, как говорили братья, не разминуться с Тимохой и Витьком. Хотя разминуться на этой узкой дороге, на которой две легковушки разъедутся с трудом, было почти невозможно. Над головой пролетела большая ночная птица, ветер шумнул листьями деревьев. Луна то освещала путь, то скрывалась за тучами. Было спокойно, радостно, хотелось поскорей встретиться с новыми друзьями, показать добытую опору, похвастаться, что дали, дали бесплатно, просто так, потому что хорошие люди. Было чуть жалко, что не удалось перед уходом увидеть и поблагодарить Константина Константиновича.

На развилке никого не было. Столб безразлично глядел шляпками гвоздей в ночную мглу. Я постоял недолго, подождал, потом развернул шаровую, разгладил бумагу, нацарапал на ней оказавшимся в кармане рубашки карандашом, что нашел опору, что их не дождался и пошел к маршрутке. Написал, чтобы догоняли. Прикрутил проволокой пергамент к столбу. Подмигнул, сказал, чтобы тот никуда не уходил, и, слегка расстроенный, что не удалось обрадовать ребят, показать им шаровую, отправился восвояси.

Время от времени останавливался, прислушивался, надеялся, что Тимоха, Витек догонят и вернемся вместе.

Один раз в темноте разглядел старый деревянный дом. Дверь на ржавых петлях заскрипела, будто проблеяла овца, и открылась. Вышла женщина, вслед выглянула старушка, печально посмотрела на дочь, запричитала:

– Ты ко мне почаще заходи, Полюшка. Одна-то поди намыкалась. Со своими-то еще намилуешься. А то я помру, соседи найдут мертвую, а тебе стыдно перед ними будет, что тебя не было.

– Да что вы такое, мама, говорите, как это тут умрете.

– Всех дел не переделаешь, доченька, – продолжала старушка, – всего никто не переделает. Я же целый день одинешенька сижу, а ты сразу к своим…

– Давай кошечку тебе принесу, с ней будет веселей.

– За ней приглядывать надо, а мне тяжело нагибаться стало и ходить. Нет, кошечку не хочу. Да и воняют они, эти кошки.

– Ну, как знаешь, пока, мамуля, – женщина помахала старушке рукой.

– Пока, – в ответ замахала старушка, потом вспомнила, что у нее все болит, вздохнула: – А может, останешься?

Женщина остановилась, покачала головой:

– Нет, я к своим…

Мне стало холодно, жутковато, не захотелось встречаться с ней взглядом. Привидится же такое! Надо бы поскорей идти к маршрутке, как бы с тетей Полиной чего не приключилось. Ускорил шаг.

Уже показалась маршрутка, когда Тимофей и Витек догнали меня. Витек опять энергично доказывал, спорил, убеждал. Тимофей ухмылялся, повторял: «Ну-ну, давай-давай».

Возле маршрутки чего-то происходило.

Из нее вылез жилистый старик с красным флагом. Должно быть, содрал с кабины водителя занавеску с золотой бахромой. Присандалил ее к черенку лопаты, поднял эту хоругвь и направился в степь, в сторону нулевого километра. Там начинало светать. Половина головы вождя мирового пролетариата затрепетала на ветру, призвала к движению. Человека четыре пристроились за ним.

– Гляди, Николай, – толкнул меня Тимофей, – дедок-сталинист единомышленников уводит. Должно быть, напрямки потопают в «ноль». А надо бы им совсем в другую сторону, в «коммунизм». Карла Маркса надо было читать, а не дурь всякую. Глядишь, куда надо и вывели бы людей.

– Они чего-то в последнее время всегда не в ту сторону идут, – хмыкнул я.