Тимофей перекинул лук через плечо, будто всегда, а не первый раз в жизни так делал. Поднял саблю, покрутил в руке, рубанул воздух. Получилось ладно. Точно под него была. Помянул добром отца, с детства научившего фланкировке, метанию ножей, джигитовке и прочим казачьим премудростям, в нынешней жизни, да и в армии, вроде бы не нужным, но в душе, в сердце, во всем естестве сделавшим нечто главное. То главное, что теперь ученые и политики называют «идентификацией». А если сказать по-простому, то получится: «Казак казака видит издалека». Потом пожалел, что сабля была без ножен и придется все время держать ее в руке. Напоил коня. Сел на него, перешел вброд мелкую речку и направился к вершине пологого холма, который начинался прямо от берега. Мать честная! Прямо под холмом пировали. Человек двадцать. Тимофей пригнулся, чтобы не заметили. Развернул коня и поскакал назад. Но, видимо, запоздал, потому что там, под холмом, заулюлюкали, послышался топот, началась погоня. Он краем глаза увидел Витька, закричал, чтобы тот спасался, скакал к лесу, и сам помчался туда. Витек то ли не расслышал, то ли не понял, продолжал оставаться на месте, улыбался и глядел на приятеля. Тимофей натянул поводья, чтобы повернуть, но коня понесло, он мчался и мчался, а Витек оставался на своей лошади там, возле висельников. Николая вообще нигде не было видно. Тимофей тянул поводья, орал на коня и ничего не мог сделать. В голове его представлялись ужасные картины пленения бестолкового дружка, измывательств над ним нехристей, а потом рабства или мучительной смерти. Всего такого, о чем в детстве читал в книжках и школьных учебниках по истории. Но сделать ничего не мог. Конь летел к лесу. Тогда Тимофей соскочил с него, пробежал несколько метров, споткнулся, ударился о сухую землю. На мгновение потерял сознание. Потом вскочил, открыл глаза и увидел висельника с мешком на голове. Тот продолжал раскачиваться. Рядом скрипел другой, над которым уже основательно потрудились птицы и солнце. Николая и Витька нигде не было.

Висельник, наконец, дотянулся до столба, к ужасу Тимофея, стал карабкаться вверх, к перекладине, уселся на нее, размотал петлю и стащил мешок. Под мешком, там, где должна быть голова, были ноги. Тимофей опять перекрестился и только потом сообразил, что висельника повесили за ноги.

– Эй, хлопчик, пособи слезть. Видишь, изнемог. Проклятая татарва, гореть им в аду нанизанными на прутах железных, подвесили, – хрипел тот, – а потом, ежели за сутки не сдохну, обещали на кол посадить.

Тимофей помог бедолаге спуститься с проклятого места, напоил водой из армейской алюминиевой фляжки. Тот оклемался, удивился диковинному сосуду с затычкой на резьбе, уважительно покачал головой, отдышался и завалился на спину. Минут пять смотрел не мигая в небо, потом сказал:

– Еще надо пить, а то помру.

Тимофей вспомнил, что поблизости речка. Осмотрелся, услышал журчанье и заспешил. Набрал воды, принес казаку. Тот лежал без сознания.

– Эй! – разбудил Тимофей. – Попей водицы.

Висельник открыл глаза, взял флягу и снова, как в прошлый раз, не отрываясь, опустошил. Но теперь не завалился, а наоборот, ожил, закрутил головой, стал прислушиваться, вскочил, прошептал Тимофею:

– Тикать надо. Слышь, татары возвращаются.

И верно, послышался топот коней. Подскакал Витек и, не спешившись, затараторил:

– Брателло, тут сплошные непонятки. Тут не то кино снимают, не то мы с тобой попали лет на триста назад. Помнишь, в госпитале по телику показывали про машину времени или про дыру во времени. Мы вместе глядели. Так вот, тут то же самое!