Ненавижу я скаредность —
Сыпь же розы щедрей! С завистью старый Лик
Шум безумный услышит пусть,
И соседка его, старцу нелегкая.
Вот уж взрослая, льнет к тебе
Рода, блещешь ты сам, Телеф, в кудрях густых,
Ясный, словно звезда, – меня ж
Иссушает, томя, к милой Гликере страсть.
К Пирру
Ты не видишь, Пирр, как тебе опасно
Трогать юных львят африканской львицы?
Вскоре ты сбежишь после жарких схваток,
Трус-похититель!
Вот, стремясь найти своего Неарха,
Юных круг прорвет лишь она, – и страшный
Бой решит тогда, за тобой, за ней ли
Будет добыча;
Ты спешишь достать из колчана стрелы,
10 А она клыки, угрожая, точит;
Сам судья борьбы наступил на пальму
Голой ногою;
Легкий ветр ему освежает плечи,
Кроют их кудрей благовонных волны —
Был таков Нирей иль с дождливой Иды
На небо взятый.
К амфоре
Мой друг амфора, к жизни рожденная
Со мною вместе в консульство Манлия!
Что ни дари мне – смех ли, ссоры,
Дрему любви, ликованье страсти;
При ком бы ни был собран массийский Вакх,
Тобой хранимый, – ныне для праздника,
Как повелел Корви́н, откройся,
Сок заскучавший налей нам в чаши.
Мудрец, Сократа выбрав наставником,
10 Не будет, право, пренебрегать тобой;
И сам Катон свой дух высокий
Цельным вином согревал охотно.
Ты горькой мукой мучаешь доброго
И горшей злого; тайные замыслы,
Живущие в коварном сердце,
В шутках Лиэя раскрыть умеешь.
Вдыхаешь силу ты в малодушного
И жар надежды; ты неимущему
Даешь отвагу не страшиться
20 Гнева царей и меча убийцы.
О, если Либер вместе с Венерою
Придут – и с ними граций согласный хор, —
Пусть факелы горят, доколе
Не побегут перед Фебом звезды!
К Диане
Страж окрестных гор и лесов, о Дева,
Ты, что внемля зов троекратный юных
Жен-родильниц, их бережешь от смерти,
Ликом тройная!
Будет пусть твоей та сосна, что сенью
Дом венчает мой; да под ней тебя я
Кровью одарю кабана, что грозен
Сбоку ударом.
К Фидиле
Ладони к небу, к месяцу юному
Воздень, Фидила, – сельский обычай свят:
Умилостиви лар плодами,
Ладаном и поросенком жадным.
Тогда минует вихрь, иссушающий
Лозу, и колос нивы помилует,
Твои питомцы и ягнята
Осенью пышной хворать не будут.
В лесах Алгида – дубы и падубы,
10 Тельцы пасутся, к жертвам пригодные,
Тучнеет скот в лугах альбанских,
Ждет их секира жрецов суровых, —
Тебе ж не нужны жертвы обильные,
Двухлеток выи, кровью залитые, —
Ты убираешь хрупким миртом
И розмарином божков-пенатов.
Рукой невинной жертвенник трогая,
Не льстивой жертвой дара богатого
Смягчишь нахмуренных пенатов —
20 Полбой священной, крупинкой соли.
К богачу
Хоть казною своей затмишь
Ты Аравию всю с Индией пышною,
Хоть займешь ты строеньями
Оба моря, что бьют в берег Италии,
Но едва Неминуемость
В крышу дома вобьет гвозди железные,
Не уйдешь ты от ужаса
И главы из петли смертной не вызволишь.
Лучше жить, как равнинный скиф,
10 Чья повозка жилье тащит подвижное,
Или как непреклонный гет,
Где межою поля не разделенные
Хлеб родят на потребу всем;
Где не больше, чем год, заняты пашнею,
А затем утомленного
Заменяет другой, с долею равною;
Там безвредная мачеха
Не изводит сирот – пасынков, падчериц;
Жен-приданниц там гнета нет,
20 И не клонит жена слух к полюбовнику;
Там приданым для девушки
Служит доблесть отцов и целомудрие,
Что бежит от разлучника,
И грешить там нельзя: смерть за неверность ждет!
О, кто хочет безбожную
Брань и ярость пресечь междоусобицы,
Если он домогается,
Чтоб «Отец городов» было под статуей,
Пусть он сдержит распущенность!
30 И он будет почтен: только… потомками!
Мы завистливы, – доблесть нам
Ненавистна, но лишь скрылась, скорбим по ней!
Для чего втуне сетовать,
Коль проступок мечом не отсекается?
Что без нравов, без дедовских,