Поздней осенью, когда водоёмы уходят под лёд, там начинается особая таинственная жизнь: замирают на зиму водоросли, моллюски, черви, и особая жизнь начинается у рыб. Иные уходят в ямы, бочаги на зимовку, другие выходят на гривы, пески, на мель кормиться или просто так, а точнее – люди не знают, зачем. Не знают даже заядлые рыбаки. Нет ничего загадочнее зимней жизни рыб. Когда, в какое время какая рыба и на что будет брать, не знает никто из рыбаков. Тут нет единых правил, и потому специалистов по зимней рыбалке тьма, но истины до сих пор нет. Точно так же как до сих пор не раскрыта тайна самой воды. И не раскрыта тайна первого крещения человека. Тоже водой.

Хороши в перволедье лесные реки. У них тоже праздник. Любит под светлый лёд выходить на пески рыба. И птицы любят перелетать застывающую реку, подолгу сидят на голых вершинах берёз, будто ждут, когда схватится чёрный текучий стрежень. Особенно «усидчивы» тетерева. На раскидистых вершинах рыжих лиственниц кормится глухарь, сорит на лакированный лёд закраины вяло-жёлтый игольник. Сорока перелетит лениво шевелящийся стрежень, оповещая оба берега о вышедшем к реке лосе.

Пока утро, мороз, и нет туч на небе, лес звонко живёт, разделённый рекой, а придёт ночь, и пойдут по перволедью на другой берег зайцы, лисы, перебежит горностай. Обменяются берегами, и следов не останется. А когда выпадет первый снег, – пойдут обратно. И так с каждым снегопадом, метелью будут ходить с берега на берег всю зиму.

Удивительное дерево ольха: всё время кажется озябшей. И стоит всегда у воды – над рекой, в ручье, у озера – всегда под ней сыро и прохладно.

Придёт осень, выпадет снег, а она красуется одна зелёная среди давно уже голых деревьев, ни один листик не облетел. Так я и не видел ни разу листопада у ольхи, но в зиму она голая. С причудой дерево, с «характером». Облетит последней, а весной первая зацветёт ещё до собственных листьев и до схода снегов. Вот тут её и заметишь раньше всех: подойдёшь к ней по насту и обязательно понюхаешь бахромчатую кисточку цветов, какую-то бурую с жёлтой пыльцой, невзрачную, но – первую лесную вестницу весны. И за это отдашь ей всю душевную благодарность. А потом уж зацветут в лесу все, и не вспомнишь о ней опять до осени. Ищу, с кем бы её сравнить в нашей, человеческой, жизни, и приходит на ум наше отношение к матерям: по-настоящему любим их в детстве своём да ещё недолго в старости. А в остальное время как бы и не замечаем, и только потом, когда наступает сиротская зима в нашей жизни, вдруг разом осознаём всё.

Выпадает первый снег, и река будто уходит в свой длительный отпуск. Ни судов, ни чаек, ни уток уже не видно. Только чёрная вода, меж белых берегов, тяжёлая как дёготь. Бывает, увидишь вдалеке одинокого человека на берегу и невольно поёжишься от холода, от какой-то обречённости и сострадания к нему и к себе. Все мы перед зимой как бы сиротеем, будто пускаемся в длительное неведомое плавание, и в душе знаем, что не все доживём до весны, солнышка, лета… А уж кто доживёт, того встречаем по весне как победителя, друга, со светлой душой, с верой в бесконечность жизни.

Откуда в нас это чувство?

Если в декабре среди заснеженных холодных берегов течёт река, ещё не знавшая в эту зиму льда – она не вызывает радости. Всё уже давно отработало на ней, отжило, завершило весь летний сезон: улетели птицы, ушла на глубину рыба, облетели и уплыли листья с деревьев, затонули водоросли…

Река будто мёртвая. И кажется, будто мучаются и вода, и берег. И вода эта не вызывает никакого чувства кроме тоски, несвоевременности, какой-то затянувшейся неопределённости.