Со сменой общественного строя Россия утеряла не только духовные ценности, а и культуру, в том числе и охотничью. Нынешнее браконьерство – одно из последствий этой утери. Хотя настоящий охотник глубину проникновения в мир природы и по сей день ставит выше добычи. Добыча – дело случайное и со временем не доставляет ни особой радости, ни сильного огорчения. Молодой охотник стремится как можно больше стрелять, опытный – как можно меньше. Ему даже неприятна эта оглушительная пальба. Стреляет он как бы нехотя, по необходимости и старается так, чтобы результат был «громче» выстрела. Часто бывая на Волге и в лесу, я не раз замечал и могу сказать с полной уверенностью: истинного рыбака и охотника можно определить по неподдельной скромности, даже застенчивости. Вы и в лесу-то его почти никогда не увидите: пройдёте в двух шагах и не заметите. Новый человек в лесу видит и слышит только берёзы да ёлки, а охотник всегда то, что – за берёзами и ёлками. Поэтому человека случайного в лесу он услышит и увидит первым и постарается не напугать его и не помешать ему. Но для себя определит: кто, куда и зачем идёт и долго ли там пробудет.

И в полях наших что-то безвозвратно развеялось. Оттрубил охотничий рог, отгамили гончие и борзые. И вместе с ними смолкла одна из самых радостно-пронзительных мелодий в русской литературе – охотничья.

Сегодня мы мучительно ищем связующие нити с прошлым, со свободным человеком прошлого. Где те благородные бодрые старики, что с утра гуляли по Москве, шли на Тверскую, в Столешников переулок, на Кузнецкий мост… Встречали друзей, выпивали из серебряных с гравировкой стопочек под севрюгу и грибки и вели речь об охоте, литературе, театрах, загранице… И никому не приходило на ум спросить, кто из них какую пенсию получает, где её заработал и можно ли выпивать с утра. И для них этот вопрос не стоял. Они были свободные люди в ещё свободной Москве. Я люблю бывать на Кузнецком мосту: там лежат ещё те камни на мостовой, по которым ходили те старички, которым все леса и плёсы Поволжья были как свои, родные охотничьи угодья.

С отмиранием старых охот, способов рыбной ловли отпала большая поэтическая часть нашей жизни. Идёт какое-то оголение и земли и человека, со всего снимается последний покров, последняя тайна. «А дальше что?» – хочется спросить. И нет ответа.

Может, и не зря говорили старики, что придёт время, когда люди будут уходить из городов в леса и горы, чтобы начать жить сызнова. Видимо, это есть отступление от роковой черты назад, дабы снова обрести цель и движение. Но тут уже видится что-то искусственное.

Бежит по камням холодная вода. Таких мест в наших волжских морях почти уже не осталось. И только там, где коренное русло подходит к самому берегу, ещё живёт вода, роет яр, промывает камни. Удил как-то среди лета в таком месте, и попалась мне усатая рыбешка, неведомая. Долго я на неё глядел и гадал, пока не вспомнил – пескарь! И не мудрено забыть: лет сорок я этой рыбёшки не видел, думал, что её уж и в живых нет. А вот жива. И так я обрадовался, что как старик «золотую рыбку» отпустил его опять в море. А было это в 1993 году у слияния трёх рек: Волги, Унжи и Нёмды. Вот какие радости теперь нас ожидают.

Когда подплывешь к шлюзам Городецкой плотины, около часа теплоход идёт от Нижнего старым руслом Волги – меж старых берегов. Есть тут дубравы по лугам, есть песчаные отмели с чайками, есть глины и камешник, есть течение… Всё, как прежде. И смотришь на всё с умилением, будто попал в музей старой Волги. Таких участков на Волге остались считанные вёрсты, и надо их беречь всем миром.