Да. Шутка призвана карать любые пороки людские и общества; она оберегает нас от постыдных поступков, помогает наставить и поставить каждого на его место и не поступаться своими принципами.

Разве смеяться плохо? И разве нельзя смеяться, сохраняя полную серьезность? Смех лучше сохраняет нам разум, нежели досада или огорчения.

Смеяться, право, не грешно

Над всем, что кажется смешно. – Говорил Карамзин стихами.

И ужас со смехом несовместим. Смех часто бывает великим посредником в деле отличения истины от лжи. Смеются всегда над явною ложью.

Дурной это признак, когда перестают понимать люди иронию, аллегорию, шутку. Если не понимает человек шутки – «пиши пропало»! И это уже будет неполноценный ум, будь человек хоть «семи пядей во лбу»!

Давайте шутить и смеяться и жизнь весело проживать!».

_____________________

«Всё! – решил для себя Романыч, – раз так, то нечего продолжать еще думать. Я побежден».

Когда в человеке нет того, что выше и сильнее всех внешних влияний, «жажды жизни» что ли какой-то, – то достаточно было для него простого хорошего насморка, чтобы потерять равновесие и начать видеть в каждой птице – посланницу с того света, в каждом звуке с улицы (гул мотора проезжающей машины) слышать вой собаки. И всё его пессимистическое, и оптимистическое с их величайшими и малыми мыслями, в это время не имеют значение. В это время имеют значение только симптомы, – болезни, плохого самочувствия и прочего.

«Будь что будет. Буду сидеть и ждать…» – так решил про себя Александр Романыч.

Поезд остановился. Четвёртый час ночи. Было тихи-тихо, слышны только шорохи за наружной стенкой. Наверное, стояли на какой-нибудь маленькой сибирской станции, и ветер хлестал в вагон сухим промороженным снегом. Потом слышны скрипучие шаги по снегу и раздраженный мужской голос:

– Это десятый?

– Какое у вас место? – Это был уже знакомый голос нашей проводницы. – Заходите, первое купе от входа. —

Это было купе пассажира, который прислушивался к тишине, невольно проснувшись. «Интересно, кого послала судьба дорожная?» – подумал Иван Степаныч спросонок.

Не постучавшись, новый пассажир с грохотом открыл дверь, вошел в купе и с таким же грохотом дверь закрыл. Почему-то в воздухе запахло больницей, касторкой, – как показалось Ивану Степанычу.

– Где тут зажигается свет? – спросил громко новенький. И как показалось, – тон его голоса был похож на тон начальника, который командовал своим подчиненным. Иван Степаныч возвращался из командировки, где этот начальник ему порядком надоел. Он притворился спящим. Новенький пассажир нашарил рукой выключатель и зажег свет.

– Так… полка моя, конечно, верхняя… – ворчливо рассуждал он вслух. – Просто загадка, как добываются нижние места? —

Пассажир снял с себя хрустящее кожаное пальто и повесил его над ногами Степаныча, – даже сквозь одеяло потянуло холодком по ногам и запах дошел – именно от этого пальто и пахло касторкой, ненавистным с детских лет запахом больницы.

Бормоча ругательства, Пассажир залез на полку, долго там возился, кряхтел, вздыхал, потом явственно выругался и затих….

_________________

Когда Степаныч проснулся, спутник сидел за столиком – чисто выбритый с круглым полным лицом, одетый в мягкий полосатый халат-пижаму под которой футболка-майка с рисунками из кубизма или другого течения в искусстве – «черточки квадратики линии полоски». Он читал книгу – рассказы Чехова, оставленную Степанычем с вечера. Его лицо отражало то недовольство, то удивление, то насмешку. Ему было, на вид, лет сорок пять, и это был человек крупный, массивный. Голова у него – большая, лобастая, с пролысиной и редкими волосами; ручищи такие, что развёрнутая книга почти умещалась на ладонях.