Ты сегодня задержалась в тире,
На последних нормах ГТО,
Я один задумался в квартире…
Я один, и, может, оттого
Я задумался, что, может, скоро
Заиграет-затрубит горнист,
На стволах осядет чёрный порох
У столбов захваченных границ,
И приказ от наркомвоенмора
Прогремит в опасной тишине,
И придётся надевать мне шпоры
И кавалерийскую шинель.
Может, в марте, может быть, в июле
Встану я в развёрнутом строю,
И случайная чужая пуля
Гимнастёрку полоснёт мою.
Вспыхнет боль – живая и сухая —
На груди петлицы оборву,
Кровью харкая и задыхаясь,
Я хлестнусь на мокрую траву.
Твой наряд тогда не станет траурней,
Не оденешь запоздалый креп,
Но возьмёшь оледенелый браунинг,
В молодой руке его согрев.
Это будет. Пулей несомненной
Ты ударишь – и верна рука
Вставшей в строй республики на смену,
Заменяя мужа и стрелка.
Ты в стихи заходишь не случайно,
Не случайно, не нарочно… Нет!
Это ветер внёс тебя – отчаянный —
От канатной фабрики ко мне.
Смех звенит серебряною мелочью,
Расцветает комнат тишина.
Скидывай свою шубёнку беличью,
Перепетая моя жена…
Говори! Ну как последний выстрел,
Как удача остальных ребят…
Самовар перекипел и выстыл,
Ожидая на столе тебя…
«Словно чиркнули серной спичкой…»
Словно чиркнули серной спичкой
По сухому аспиду туч.
Остромордой, рыжей лисичкой,
Русой, тоненькою косичкой
Промелькнул и угас тот луч.
Звёзды падают.
Тьмой грачиной
Заметает летучий след.
Звёзды падают. Без зачина,
Беспричинна моя кручина
И конца ей, наверное, нет.
Волк
В последний час, когда умолкнут совы,
Затру́бит лось на дальнем берегу,
И он придёт беззвучный, невесомый —
Как серый страх, как призрак на снегу.
Единственный и никому не нужный,
Он горько стянет тощие бока
И бросит вверх невыносимый ужас —
В безликие, седые облака.
В тоске звериной до предела горьким
Забьётся вой по сумеркам дорог,
Как будто бы из самых одиноких
Он больше всех на свете одинок.
Да. Мне понятна бесприютность вора,
И злость его глухая, и тоска,
И ненависть.
И потому я зорок.
И бью таких в упор. Наверняка.
1933
На свадьбу моей матери
До́полу заплетена тугая
Де́вичья тяжёлая коса…
Для тебя и о тебе играет
Тихая гармоника в овсах.
Выйди! Песню заведи высоко,
Чтоб заколыхалася в глазах
В лунном свете голубом – осока,
Речки рассыпная бирюза.
Что же, пусть запрет отца – что камень,
У него ли спросишься, любя?..
Парень встретит тёплыми руками
Близкую, желанную – тебя.
Дрогнут, словно листья на осине,
На минуту замолчат басы.
Он тебе чекмень подстелет синий
В шапку ноги спрячет от росы.
Хорошо топтать пустые межи,
Песни петь, позабывая сон…
Только есть отец, он крут и бешен,
Слово его твёрдое – закон.
Что клянёшься «за тебя иль в омут»
И себе, и парню на беду…
Всё равно просватают другому,
Из полы да в полу проведут.
Сразу стихнут звуки, передрогнув,
Песенка поникнет наживой.
Ты пойдёшь в последнюю дорогу
Мужнею, законною женой.
И залогом крепкой и богатой
Жизни, заключённой под замки, —
Встанет печь, занявшая пол хаты,
Щами провонявшие горшки.
…………………………………….
Вот свершили свадьбу, кончив дело
Над твоей обычною судьбой.
Вся родня спьяна осоловела,
И молодожёнам – на покой…
А наутро в полусумрак синий,
В голубках с коврами на отлёт —
На поддужьях кони проносили
С кровяными пятнами бельё —
Чтоб никто не усумнился в чести,
Чтоб всем была она видна —
У законно-пропитой невесты…
Так чего ж стоишь ты у окна,
Молода и весела немного?..
За окном, беззвучен и устал,
Не тебя ль в последнюю дорогу
Бубенец валдайский отпевал.
1933
«В правлении сказали: Рябоштан…»
В правлении сказали: Рябоштан,
Хоть нет воров и сторожить не надо,
Но раз уж не берут тебя в бригаду, —
Сиди себе и карауль баштан.
И вот, вооружась на страх жене
Каким-то допотопным аркебузом,