Завтра вновь загрохочет лебёдка
И натянется штроп на ветру,
Загружая в нутро парохода…
[нрзб.]
И ещё на какое-то утро,
Когда будет такая ж заря,
Капитан, приподнявшись над ютом,
Даст приказ «выбирать якоря».
Снова люди, и пусть не готовый,
Экипаж отойдёт от земли,
Снимет сходни, смотает швартовы,
Курс возьмёт на Татарский пролив.
Может, станет дорогою случай
Над глубинами в тысячу фут.
Низко стянет лиловые тучи
И валы приподнимет тайфун.
Зацелуется палуба с пеной,
Захлестнётся солёной водой,
Заревёт, задыхаясь, сирена
Над смертельною этой бедой.
Но пока – далеко непогода.
Близок порт, оживлённый и злой,
И спокойна упругая лодка,
Едко пахнущая камбалой.
1932
Неделя
Заглушат моторы свои голоса,
Кончая обычный круговорот.
Завод пошабашит в четыре часа
И выпустит нас за устои ворот.
И снова каморка моя полна
Шипением примуса в чайных парах;
Покамест большая пустая луна
Не встанет среди двора.
Тогда на гитарный глухой перебор
Сменится тишина.
Протянет запевочку про оксфо́рд
Полюстровская шпана.
И время двенадцатый час поведёт
На самый крутой вираж,
Белёсые сумерки сразу внахлёст
Нахлынут на мой этаж.
Они принесут непонятную боль,
На память пойдут с туза.
Двадцатого года высокий пароль
Поднимется на глазах.
Я вновь разрешаю проблему дров
В остывших насквозь городах;
Я вновь посылаю на волю ветров
Отряд на больших правах.
Ему полагается в этот год
Себя привести в века —
Осьмушкою хлеба, десятком подвод
Берёзового швырка.
Ему полагается спать в степи
В широкие вечера,
Когда земля, костенея, звенит
И холод встаёт по буграм.
И он идёт, проверяя на глаз,
Винтовки и тяжесть гранат,
Потому что в укоме подписан приказ
«Для ликвидации банд»…
… Потому что так говорит война
И выстрел из-за угла.
Потому что требует так страна,
Разрушенная дотла.
Она лежит, протянувшись вдаль,
Изрезана вдоль и вкось.
Стоят на дорогах пустых поезда
Вагонами под откос.
Недвижны машины в остывших цехах —
Ушли мастера в отряд;
Пока не отброшен последний враг,
Они не придут назад.
Так надо для дела, для нашего века.
Пока установится труд —
Тысячи Зиманов и Робе́йке,
Лучших людей, умрут…
За то, чтоб фабричный гудок не немел,
Шёл транспорт на полный ход;
Чтоб я на сегодня по праву имел
Жилплощадь и водопровод;
За то, чтобы голод меня не душил
В такие, как их, вечера;
Чтоб я бы работал, учился, жил,
Имел бы всегда дрова.
Они успокоились, спят в земле,
Но память живёт сейчас…
Приходит опять деловитый рассвет
В гудками означенный час.
И утро вступает в свои права
По календарному плану дней.
Я снова смотрю на большие дела
Весёлой огромной страны моей.
Я снова смотрю, как в простор утра,
Страна равняет свой каждый вдох —
По сводкам диспетчеров, по гудкам,
По расписанию поездов.
1932
О песнях
Мир наполнен песнями. Их много.
Никогда никто не перечтёт,
Сколько их хороших и широких
В этих тонких клавишах живёт.
Сколько их, никем ещё не петых,
На земных обычных берегах
Сковано неведомым секретом
В стрельчатых, с разводами, мехах…
Будет время – к ним придёт хозяин
На витрине, меж беззвучных рам,
Паренёк с весёлыми глазами
Облюбует расписной баян.
Паренёк с весёлыми глазами,
Я не знаю твоего пути,
Может, ты в Калуге иль в Рязани
Развернёшь утеху на груди;
Может, ты, мой молодой ровесник,
Выносив напевы на руках,
Сумерки качнёшь такою песней,
Что и жизнь за песню не жалка́…
Не затем ли перепевы ладить
Кустарю из Вятки довелось,
Чтоб цвела твоя большая радость,
Чтобы в мире веселей жилось?
1932
«Вот опять незвано и непрошено…»
Вот опять незвано и непрошено,
Не считая улиц и дорог,
Закатилась ты, моя хорошая,
В молодую путаницу строк.
От глухого цехового грохота
Гулом бешеным ошеломлён,
Твой трамвай проносится от Охты,
Задевая Смольнинский район.