Поневоле по поводу чествования писателя учреждениями, им отрицаемыми, припоминаются слова Некрасова о демонстрации декабристов.

Толстого чествовали, конечно, не столько как романиста, сколько как философа-отрицателя, но чествовали именно те, кто его философских сочинений не читал. Справедливо писал Л. Н., что на 100 читателей его романов едва найдется 2 читателя его философских произведений; он приписывал это цензурным препятствиям, но с 1905 года они устранились, а читать его все-таки не стали, потому что в настоящее время гоняются за легкостью чтения; общество читает лишь статьи, написанные короткими строками.

Итак, Л. Толстой (возвращаемся к предмету речи) был фанатиком космополитизма, антинационализма, но при всем том Л. Н. Толстой был русским национальным философом-писателем уже по самому исходному пункту своего философствования, который всегда указывался автором в мучительном сознании всяким того несоответствия, которое наблюдается между высокими стремлениями души и ее действительной жизнью. Его теоретический космополитизм стоит в противоречии с национальным духом его философских созерцаний.

История русской литературы представляет нам несколько таких поразительных примеров, когда гений писателя шел в разрез с его теоретическими положениями.

Так, автор «Отцов и детей» хотел изобразить нигилиста Базарова в симпатичном свете, но, по отзывам современной роману критики, в этом герое получился против желания автора тип карикатурный. С другой стороны, желая изобразить униженную русским варварством человеческую личность, Тургенев в своем рассказе «Живые мощи» возвел свою героиню на недосягаемую высоту нравственного величия. Некрасов в своем стихотворении «Кому на Руси жить хорошо» при всем желании осмеять существующий строй жизни русской разражается восторженным гимном русскому государю.

Так непроизвольно иногда гений художника идет против своих теоретических положений.

Русская читающая публика инстинктивно чувствует правду русского художественного гения, восторженно отмечает это своим сочувствием, и, несмотря на то, что часто писатели натаскивают много деланного, неискреннего в свои произведения, публика чутьем улавливает истинные симпатии художника и идет за ними. Художников слова русское общество поэтому и предпочитает своим философам и ученым и не лишает поэта своей любви и преклонения, если даже он и говорит что-либо противное современным понятиям и привычкам. Так, например, Достоевский говорил русскому обществу такие горькие истины, каких никто до него не высказывал (что, например, всякий русский либерал ненавидит саму Россию и т. п.), и тем не менее русское общество его обожало и ему первому устроило торжественные общенародные похороны совершенно непосредственно, не так, как современным деятелям и тому же яснополянскому философу.

Чем же другим объяснить это единодушие лиц всех направлений общества в его любви к своим поэтам, как не той способностью русского сердца уловить высшие непосредственные откровения духа одаренных людей преимущественно перед отвлеченной речью ученого резонера? В том и сказывается огромное преимущество русского духа, что он верно подмечает разницу между голосами его гения и его теоретическими заимствованными заблуждениями. Но если у других писателей противоречие это оставалось между различными силами их духа – познавательными и творческими, – то у Л. Толстого оно шло глубже и проводилось в самое его теоретическое учение.

Мы сказали, что мысль Толстого исходит из одного основного принципа – возрождения личности