утверждают, что естество человеческое тоже едино, а не только взаимоподобно, что в этом его единстве, ослабленном через грехопадение и восставляемом через искупление, заключается то спасительное условие, в силу которого мы почерпаем в свою опороченную грехом природу источник святой и чистой жизни, усвояемой нам от Богочеловека Иисуса Христа[27]. Содержание этой жизни или этого единства будет выражаться не в бессознательном слиянии всех, но в пламенной взаимной любви. Сказав о будущем единстве, Господь наш именно так поясняет его содержание: Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей (Ин. 15, 9). Любовь основывает единство нравственное и затем воссоздает через Нового Адама поколебленное единство естества нашего, единство существенное, не нарушая, однако, свободы личностей. Это единство «нового человека» (Еф. 2, 14–17), собранного из эллинов и иудеев, будет сознаваться и предначинательно сознается праведным в постоянной духовной радости: Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна (Ин. 15, 11). Средством к возгреванию любви и к совершенному отрешению от себялюбия является исполнение заповедей и всей церковной дисциплины, которая вся направлена к этой единой цели, чего не хотел уразуметь наш новый проповедник по горделивому ослеплению. Вот слова Господни о значении заповедей: если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви (Ин. 15, 10). И если граф Толстой вник в церковную жизнь, и в церковные догматы, то увидел бы, что они не только совершенно свободны от взводимых на них обвинений, но, напротив, содержат в себе и собой обосновывают то единственно правильное нравственное мировоззрение, о котором Господь сказал: Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17, 3).

В чем продолжало отражаться влияние православия в последних произведениях графа Л. Н. Толстого[28]

Два печальных явления выросли на организме русской национальности: раскол в народе и толстовщина в обществе; последняя есть тоже не столько наносное, сколько свое доморощенное явление; это тоже свой раскол, но не в народе, а в обществе. Однако, подобно тому как раскол, представляя в своем происхождении собой явление национальное, нашел себе обоснование и прочность под влиянием западной католической литературы, перешедшей в наши старопечатные книги через Юго-Западную Россию, – точно так же и толстовское направление нашло себе определенную форму под сильным влиянием Запада, и в частности философии Шопенгауэра и Гартмана, учеником которых явился Л. Толстой. Зависимость последнего от западных теорий, однако, существенно отличается от прочих ренегатов нашей веры и народности. Известнейшие в истории русской мысли XIX века деятели и писатели (например, в области этической – Белинский, в области религиозной – Пашков, в области философской – Герцен, Тургенев и Грановский) заимствовали на Западе модные идеи целиком и без всяких почти поправок пересаживали их на русскую почву и проводили в художественной или научной литературе и проповеди. Тому же влиянию западных идей подвергся в 60-х годах прошлого столетия и граф Л. Н. Толстой, но не так, как другие мыслители. Правда, профессор А. Ф. Гусев в своей книге, посвященной разбору учения графа Толстого, подробно доказал, что все метафизическое учение яснополянского философа позаимствовано у немецкого философа Шопенгауэра. Но, скажем от себя, Толстой внес в это учение существенные поправки, сближающие его с идеями восточными и подчас близко подводящие его к православно-русским взглядам. Чтобы яснее представить себе в истинном свете мировоззрение Толстого, надобно сперва указать на коренное различие двух цивилизаций: западно-европейской – правовой – и восточной. Последняя исходит из начала