– Не беспокойся, Павел Прохорович, все сделаем лучшим образом. Не беспокойся.

Уловил чутким свои умом Данилка, что ждет мужик разговора о Верочке, ждет, и приятен ему этот разговор, но торопиться не стал, через три дня приедет за молотилкой, вот тогда можно будет.

Кули с зерном в счет уплаты стояли у ворот сарая, ворох отборной пшенички выглядел солидно. Хозяин поблагодарил за машину и указал на кули:

– Данила Богданович, это как есть десятая доля, можешь не сомневаться.

Данилка в тон ответил:

– Сомнений нет, но зерна не возьму, а попрошу тебя, Павел Прохорович, сватов моих принять и отдать мне Веру Павловну в жены.

Мужик так и сел на мешки:

– Вот как обернулось! Ну да, мне сказывали, что интересуешься девкой моей, славно. Приходи в субботу со сватами, поговорим. А плату забери, чтоб народ не судачил.

– Заберу, Бог даст – сочтемся, – степенно ответил Данилка, велел мужикам грузить кули и цеплять молотилку.

Сватовство получилось для Данилки неловкое, сам Тагильцев оказался не столь прост, каким воспринят был им на гумнах. Принял он гостей радушно, как водится, про товар и купца, мать с отцом невесту хвалят, сваты – жениха. И тут Павел Прохорович говорит:

– Хотел бы я знать, Данила Богданович, почему ты на поселение один приехал, без отца, без брата, ведь молод еще, в чужие края я бы сына одного не отпустил. Что ответишь?

Данилка взглянул ему прямо в глаза:

– Отец у меня кожевенным делом занят, это из старины идет, так что достаток есть. Я младший в семье, не могу сказать, по какому случаю, дело семейное, размолвка с отцом вышла, потому выдал он мою долю деньгами и велел удалиться с глаз родительских. Вот так.

Тагильцев крякнул:

– Не густо! А на родину тебя не потянет? Отдам тебе дочь, а совьешься в свою Рассею?

Тут Данилка улыбнулся:

– Разве ты не видишь, Павел Прохорович, что обживаюсь основательно? Зерно, что на молотилке заработаю, продам, новое дело хочу освоить, и уже все подготовлено, об этом после скажу, среди своих. Кирпичный пресс куплю, материала для строительства много потребуется. И дом буду делать, как в городе, на два этажа. Так что семья у меня будет большая, никуда не стронусь, а на кладбище место отгорожу, на все времена.

Хозяин смутился:

– Зря ты про кладбище заговорил, не время, а планы твои заманчивы, да и начало выказыват мужика сообразительного.

Повернулся к жене, которая смиренно дожидалась главного: отдаст Веру отец, откажет или срок назначит для испытания?

– Твое слово, мать, говори.

– Решайся, Варвара Петровна, – подсказала сваха.

– Да что же ты, отец, и согласия дочери не спросишь? А ежели он ей не люб? Проклянет нас навеки.

Отец засмеялся:

– Похоже, что дочь плакать не будет. Вера, выйди к людям и скажи, как родителям поступить.

Вера вышла из горницы, прикрыла лицо платком, от смущения слезки на глазах:

– Воля ваша, тятя, так и будет, как скажете.

– Тогда, мать, ставь на стол, закрепим сговор, как положено.

На стол богато наставили, и гусь жареный с крупой, и картошка тушеная со свининкой, и копченое мясо, а солонины огородной во всяких видах, а сдобы хлебной! Налил хозяин всем по стопке, встал над столом:

– Провозглашаю вас, Данила Богданович, и дочь моя Вера Павловна, женихом и невестой, завтра после обедни в церкви объявлю, так что проздравляю. А свадьбу назначай сам, Данила Богданович.

* * *

И четвертому сынку Данила Богданович был рад, как первому, когда повитуха вышла из спальни и объявила:

– С сыном тебя, благодетель!

Данила пал на колени и троекратно перекрестился. Вот какую силу поимел в сибирских краях новый род Атамановых, пять мужиков, пять семейств будет со временем, ничем не пережать и ничем не перекусить наше слово и дело! Встал с колен, поклонился повитухе и прошел в комнату. Вера Павловна лежала на широкой кровати и кормила грудью новорожденного.