«Пора уж поплакать в тепле…»
Пора уж поплакать в тепле,
Душевную вызволить слякоть,
Ведь нет ничего на земле —
О чём не поплакать.
Господь, небеса не тряси —
Не манной взбухают колодцы,
Пока в православной Руси
Царят инородцы.
Презревшего спешку дорог
За-ради комолых скамеек —
Никто пригласить на порог
Меня уж не смеет.
Слезу промокнув рукавом,
Чтоб сини в глазах не гасила,
Я, мама, идя напролом,
Живу через силу.
Житейские смяли возá,
Не гребостно пить из копытца…
Сплети мне хоть ты на глаза
Златые ресницы.
Я стану зырянить вприщур
И вновь карагодить упрямо
Средь нехристей и полудур —
Прости меня, мама!
На холоде или в тепле
Из сердца не выветрить слякоть,
И нет никого на земле —
О ком не поплакать.
«Высокая власть над душами…»
Высокая власть над душами
В природе ещё жива,
Туман обложил подушками
Безмолвные дерева.
Стоят они, как подталые,
Осинник и тот притих.
И мысли мои усталые
Сполна понимают их.
Куда-то бегу старательно,
Дом прóжит, пуста сума.
А лучше стоять внимательно
И вглядываться в туман.
Привычны не причитания,
Не звонкая колея —
Туманные очертания
Туманного бытия.
«Деревья под снегом промёрзлым кряхтят…»
Деревья под снегом промёрзлым кряхтят,
Ломаются ветки и плачутся – охти!
Зима распустила небесных рысят
И те навострили незримые когти.
И сам я под снегом довольно ворчу,
И разом на лбу оплывают морщины,
А ночью в окно выставляю свечу,
Чтоб мудрый мороз не пропал без причины.
Он враз не пойдёт на блудливый обман.
Он витязь земной – не барыга острожный!
В серебряном шлеме стоит, как Руслан,
И колет копытцем гуляк осторожно.
О, русская бестолочь, русская стать,
За горы вселенские вас не закинуть.
Нам в бранном единстве с тобой не пропасть,
А в льстивости подлой возможно загинуть.
Поэтому будь благодарна, зима!
Шоссе непролазны, речисты тропинки…
У нас за плечами худая сума,
Но вместе апрельской дождёмся травинки.
Так пусть всухомятку глотают снега
В прикладках сенных разнотравия игол,
Мы снова обкосим свои берега
И выйдем на наш зеленеющий выгон!
«Нагая степь. Иду без накомарника…»
Нагая степь. Иду без накомарника,
И там, где бьётся в судорогах ключ,
Красивей и красней цветка татарника
Я не видал, но стебель – ох, колюч!
И я цвету лицом, как слива алая,
Лишь не роняю наземь лепестки,
А на щеках – зарница запоздалая,
Сенная хворь окрасила виски.
Ищу в степи немного утешения,
Природа мне – ближайшая родня,
За все стихи, гульбу и прегрешения
Она цвести заставила меня.
И ей послушней не сыскать напарника,
Смотрящего на степь из-под руки,
Коль кровь моя густа, как сок татарника,
И скулы по-татарски широки.
«Блудует май напропалую…»
Блудует май напропалую,
Блажит, сердешный, неспроста
И закрывает поцелуем
Сирени жаркие уста.
И в силу подлостей крапивных,
И тихой сапой – будь здоров! —
Он посылает кровопивных,
Сосущих душу комаров.
У них пришла пора женитьбы,
Кусает каждый за двоих.
Лепёх коровьих задымить бы
От этих тварей гулевых.
Взамен я мажусь всякой дрянью,
Встаю по первому лучу,
Но всё ж есенинскою ранью
В намёт с конём не проскачу.
Я с мимолётным веком в сшибке
Истратил веру до поры.
Остались ссадины да шишки
Да мудозвоны-комары.
«Не спал лицом ничуть от умственных трудов…»
Не спал лицом ничуть от умственных трудов,
Не езжу на моря, зато большой любитель
Речушек разливных и тинистых прудов —
Средь них ещё жива моя обитель.
Они ещё в краю бытуют первозданно:
Порывистый Хопёр, туманный Бузулук.
Они ещё текут вилюче и обманно
Чрез жидкие леса и заповедный луг.
Как хорошо, что нет вблизи больших заводов,
Затоны золоты и отражают высь.
Пичуги верещат в глуби ветловых сводов
И гидроговнюки до нас не добрались.
Я посетитель рек и счастлив неизменно,
Тишком кручу любовь с дояркой до зари!