Собор берёзовый Василий Макеев

© ГБУК «Издатель», 2013

© Макеев В. С., 2013

© Брыксина Т. И., сост., 2013

От составителя

«Собор берёзовый» – двадцать третья книга Василия Макеева, построенная по принципу «избранного». Избрать, отобрать лучшее из лучшего – лишь один из подходов к составлению этого сборника. Главным же казалось определение разделов по тематическим направлениям, наиболее важным для автора и характерным для его творчества. Перечислять разделы считаю излишним, так как книга перед вами: открывайте, смотрите, вчитывайтесь. Наверняка вы найдёте здесь всё, что любите и цените в макеевской поэзии. Книжный опыт автора исчисляется сегодня сорока семью годами – с момента издания юношеской книжки «Небо на плечах». Прошло почти полвека, а самые преданные из поклонников Василия Макеева крепко держат в памяти ту простенькую по форме и оформлению книжицу, удивившую даже многоопытных региональных и российских литераторов. Радость ей щедро выразили Михаил Луконин, Фёдор Сухов, Маргарита Агашина, Юрий Окунев, Валентин Леднёв, а чуть позже, когда юный Макеев стал студентом Литературного института им. Горького, и весьма «громкие» столичные поэты.

Сегодня менее всего хочется ставить акцент на количестве изданных макеевских книг, но для самых дотошных читателей всё же перечислю их: «Небо на плечах», «Околица», «Сенозор-ник», «Поклон», «Пора медосбора», «Хлеб да соль», «Под казачьим солнышком», «Избранное», «Чистые четверги», «Стихи про Настю» (книжка для детей), «Нет уз святее…» (публицистика), «Стригунок» (в сборнике «Утренние колокола»), «В какие наши лета», «Золотая моя, золотаюшка», «Ласточкин колодец» (в сборнике «Семь погод»), «Казачья серьга». Собрание сочинений в 3 томах, «Белый свет», «Наверное это любовь…» (лирическая перекличка с Т. Брыксиной), «Лепота», «Заплаканная душа».

И вот – «Собор берёзовый». Название выбиралось трудно, через большие сомнения и опаски. Конечно, «берёзовых» строк здесь много и они не от показушного «русопятства», но ведь из близких по смыслу названий российских стихотворных книг можно уже целую белоствольную рощу нагородить! Однако… во времена огульного осмеяния ультралибералами и прочими западниками русских национальных символов защищать эти символы открыто и гордо – уже гражданская позиция. А потом, куда и зачем прятать просторную русскую душу, здравую мысль и милосердие? Неужели в угоду всяческим смысловым закорючкам и благоглупостям, коими грешат многие нынешние конструкторы стихотворных текстов?!

Макеев это Макеев! В соборе майских ли, ноябрьских или февральских берёз он естественен и для себя самого, и для нас, слышен земле и небу, понятен всем от мала до велика. Исполать!

«Подули ветры верховые…»

Подули ветры верховые,
Листва по берегу – вразброс…
Как все живущие в России,
Веду я род свой от берёз.
Не одиноких, не плакучих.
Но надо мною с детских дней
Шумят берёзовые кущи,
Как совесть Родины моей.
Когда метельный зимний вечер
Встаёт над русской стороной,
Берёзы затевают сечу
С неумолимою зимой.
И отряхнувши сны седые,
И раскалившись добела,
На все края мои родные
Звонят берёз колокола.
И в этом звоне колокольном
Я сердцем слышу их наказ:
«Живи безудержно и вольно,
Ни перед кем не пряча глаз,
Но если холодом повеет
И грянет гром над головой,
То перед Родиной своею
Ты встань, как лист перед травой».

А я на милой родине…

«О, утренней зари живительный глоток…»

О, утренней зари живительный глоток!
Проснешься ровно в пять, опередив светило:
Последняя звезда упала за порог,
Пилотки лопухов роса изрешетила,
За ворот проскользнул беззвучный холодок…
О, утренней зари живительный глоток!
Петух наводит страх на весь крещёный мир,
Как чудится ему, когда, накликав славу
И грозно распушив гвардейский свой мундир,
Он гонит шустрых кур на жаркую расправу.
Вам в жизнь не пережить из боязных квартир —
Петух наводит страх на весь крещёный мир!
И солнышко встаёт, как юная жена,
В ресничных облачках, в сиреневой ночнушке,
Которая всю ночь любилась допьяна,
И сладкая слюна осталась на подушке, —
Мерцает по лицу стыдливая волна.
И солнышко встаёт, как юная жена!
Благодарю тебя, взыскующий Господь,
За сей небесный свет, струящийся наружу,
За трепетный июнь, что тешит нашу плоть,
И душу бередит, и возвышает душу.
Всевышней красоты грехам не побороть.
Благодарю тебя, взыскующий Господь!

«И мытым я, и катаным…»

И мытым я, и катаным
Живу, и клят и мят…
Висит над белой хатою
Простуженный закат.
Трещит костёр у кузницы,
И в сторону реки,
Как бабочки-капустницы,
Стреляют угольки.
Столбы гудят коленями
В угоду январю.
На лавочке в правлении
Я с конюхом курю,
Дым в копны образуется.
А конюх – мировой,
Опять интересуется
Тревогой мировой.
Галдит он мне настойчиво,
Хоть сам не без греха,
Что кой-кого бы стоило
Зачислить в конюха…
В окне сирень сутулится,
Сугробы, как воза,
У запустелой улицы
Прорезались глаза.
Метель заколобродила,
Швыряет в ставни снег…
А я на милой родине
Хороший человек.

«За тёплым молоком, за тонким ивняком…»

За тёплым молоком, за тонким ивняком
По слёзным василькам и путам повилики
Загнал меня Макар покорливым телком
На берега моей причудливой Паники.
И прямо на венце родительской земли,
У дома, у крыльца в понуром полумраке
Мне жаром золотым вдруг душу обожгли,
Всю душу обожгли пылающие маки!
А утром в небесах гульба и тарарам:
То ветер застращал крушинною отравой,
То ливень босиком по алым лепесткам,
По маковой любви протопотил лукаво.
Что ж, путаной душе и ливень поделом,
Не стану исходить печалью беспричинной.
Утешусь и репьём, и буйным лопухом,
Иль тою же с тоски бессмертною крушиной!

«Протарахтела повозка…»

Протарахтела повозка,
Просвиристела чека.
Так же лениво и просто
Лета тончает черта.
Кончилось наше сиденье,
Снова берёмся за гуж.
Пенье, свиданья, виденья —
Милая сельская глушь.
Вряд ли навеки запомнишь,
В сердце с собой заберёшь
Крыши зелёный околыш,
Красный её козырёк.
Вряд ли надеяться надо,
Что угадал наизусть
Повесть вишнёвого сада,
Плёса кукушечью грусть.
Ветрена память. Но всё же
Соком крестьянских корней
В чём-то ты станешь моложе,
Чём-то природе родней.
Может, не только для виду
И не за модную блажь
Родину эту в обиду
Своре продажной не дашь!

Околица

От гульбы, от долгих песнопений
Возвращусь в родную колею,
Лету на зелёные колени
Положу головушку свою.
И оно мне с нежностью великой
Поднесёт малиновый настой
И прикроет веки повиликой,
И омочит волосы росой.
И чтоб снам таинственным присниться,
Чтоб меня прохладой не вспугнуть,
Золотого жара медуницы
Мне насыплет вечером на грудь.
Я усну, как в омуте, глубоко,
И меня, забытого в траве,
За глаза просватает сорока
Молодой волнительной вдове.
Я не ждал от родины иного.
И, когда вернусь из забытья,
Прошепчу я лиственное слово
Про тебя, околица моя.
Потому что с отческой любовью
В целом свете можешь только ты
Положить мне землю в изголовье
И к ногам медвяные цветы.
Потому-то, смладу торопливый,
От напастей разных и от бед
Я лечу на зов твой терпеливый,
Как шальная бабочка на свет!

Летник

Какое счастье – посерёд степи
Увидеть лес глухой и разномастный.
Он топору с пилою неподвластный,
И ты в него торжественно вступи.
О, как вольготно стонут дерева
И заяц держит ушки на макушке,
Да собирают ушлые старушки
Сплошной сушняк с прикидкой на дрова.
Затеют лоси ль громогласный гон,
Витютень ли запутается в кроне,
Ведун-лесник спокоен на кордоне,
Он звероватый гонит самогон.
К нему по старой памяти зайди —
Пройдёшь на крепость славную проверку,
Совет получишь, как тебе жалмерку
Пригреть на обмирающей груди.
И, будто бы подслушав разговор,
Лес зашумит тягуче и согласно,
И ты бредёшь обратно безопасно,
Качнув кипрея ветреный вихор.
Осинки впрямь мурашково знобит,
Поддатый дуб скрипит, как старый сплетник.
Укромный лес с прозваньем здешним – летник,
Как хорошо, что он полузабыт,
Что понапрасну тень не растоптал,
Взаправду пахнет свежестью и летом,
Что на опушке с ржавым бересклетом
Тебе свистит разбойный краснотал…

Дерево

Зароют меня в землю по колено,
Побрызгают водою из горсти,
И буду я, качаясь и колеблясь,
Весь век у палисадника расти.
Живительные соки чернозёма
Наполнят меня силой до краёв,
Душистая апрельская истома
Впитается в подножие моё.
На пальцах станут веточки ветвиться
И к солнцу подниматься щекотно.
Цветущей белоснежной рукавицей
Царапаться я буду об окно.
Забудутся досужие заботы,
Застенчивость мальчишеской любви.
По осени засыплю я заборы
Багряными сугробами листвы.
Зимой в объятьях висельной метели
Усну с мечтой о будущей весне…
И с каждым новым обручем на теле
Большая мудрость скажется во мне.
Среди высоких шелестных соседей
Я буду сам осанист оттого,
Что людям легче дышится на свете
От чистого дыханья моего.

Реки

Ну, конечно, с жизнью не играют,
От игры – мурашки по спине…
Даже реки русло выбирают,
Где положе, глаже и вольней.
У реки всего одна дорога,
Никаких обочин по бокам,
Балабонь от самого порога
И до моря синего пока…
Но бывает – реки колобродят,
Ледовой разламывают плен,
И босыми на берег выходят,
И целуют вербы до колен.
На приколах бьются плоскодонки,
Носят волны брызги на рогах…
А потом для большего удобства
Реки снова входят в берега.
Трутся тихо щёками о камни,
Смирных рыб пугают острогой,
И текут, играя желваками,
В пиджаках зеленых берегов.
И растёт над реками капуста,
И шумят цветистые луга…
Не хочу изысканного русла,
Не хочу вложиться в берега!

«Я был у Дона…»

Я был у Дона,
               на излуке Дона,